Юрьев день
Шрифт:
Так что, развели нас по своим комнатам и оставили. Впрочем, не запретив свободно передвигаться по Кремлю. Ни о каком домашнем аресте и речи не шло.
Потом что? Понятно, что — допросы. Каждого по отдельности и всех вместе. Правда, слава Писателю, не в белой комнате, и не «Имперские специалисты» допрашивали. Да и не столько допросы это были, сколько, пожалуй что, расспросы. И расспрашивал лично Борис Аркадьевич, без лишних лиц и свидетелей. Уточнял какие-то моменты, выяснял детали. Ну и сам на какие-то наши вопросы отвечал тоже. Почти приятная, почти беседа получалась.
Правда, не так уж и много я у него спросить, на самом деле, хотел. Были
На первый вопрос я получил совершенно однозначное заверение, что да — вернут. Конечно же вернут. И в самое ближайшее время. Специалисты уже работают над этим. Вот прямо сейчас, пока мы беседуем, уже и работают.
А вот на второй вопрос, Борис Аркадьевич предпочёл аккуратно уклонился от ответа. «Съехать с темы», как говорится. Обострять и додавливать, припирая его к стенке повторением и вопроса и ужесточением формулировки, я не стал. Но, по косвенным, понять получилось, что не меньше двух недель уже как… что очень сильно не обрадовало. На самые разные, но, в большинстве своём, неприятные мысли это обстоятельство наводило. Две недели двое опаснейших лично для меня людей в бегах, на свободе, а мне об этом «позабыли» сообщить… даже не знаю, как это вообще расценивать можно? Подстава? Пренебрежение? Забота? Предательство?
Однако, какие бы мысли в моей голове, поэтому и другим поводам, не крутились, поделать-то я, всё равно, ничего не мог. Не в той я ситуации и не в том положении. Не настолько крепки мои позиции. Нравится, не нравится, а дальше мне всё равно жить в этом городе, с этими людьми, в этих условиях. Ведь, и от Мамонта, и от отца мне, пока, никуда не деться. Недостаточно я «оперён» для этого. А значит: делаем вид, что всё нормально, что я ничего не понял и им всем, по-прежнему доверяю. И не дёргаемся. «Улыбаемся и машем, господа. Улыбаемся и машем».
Однако, следующий разговор был сложнее. Хоть и короче. Намного короче. Разговор с отцом. И инициатором этого разговора выступал я.
Не хотелось мне идти к нему, но, к сожалению, это было необходимо.
Рабочий кабинет Князя не был слишком большим. Никакой гигантичности, броской роскоши, ничего лишнего: стол, кресло, пара шкафов с какими-то книгами и бумагами. Карта Княжества на одной стене, карта Города на другой. И обе они — интерактивные. То есть, это не большие бумажные листы, взятые в рамку и прибитые к стене, а две большие интерактивные панели, имеющие жестовое «тач-управление», на экран которых были выведены карты Княжества в целом, и города Москва в отдельности. Каждую из этих карт можно было двигать, приближать, удалять, делать на них какие-то пометки, ещё что-то.
Не знаю, подключены ли эти панели были к Всесети, и, если нет, то в каком месте хранились данные с них, но место это должно было всяко быть очень защищённым и очень охраняемым. Всё ж, у Князя в кабинете явно не какой-нибудь общедоступный «Гугл-мепс» висеть будет. Уж про собственноручные княжеские пометочки я вообще молчу.
Окно… в этом кабинете было. Два окна. По правую и по левую руку от стола, в дальней стене помещения. И они даже открывалось. Но открывалось так, что пролезть в него было бы невозможно даже профессиональному цирковому акробату. Да и расположение их было таким, что снаружи, увидеть в них Князя, работающего за своим столом или стоящего у одной из карт-панелей, было нереально.
Ну и граната из РПГ или РПО не смогла бы
На столе Князя было почти пусто. На его поверхности стояла подставка для двух перьевых ручек. А непосредственно перед самим Князем лежал планшетный компьютер, на котором он что-то, до моего прихода читал или рассматривал.
Не то, чтобы я раньше в этом кабинете не был, но это случалось довольно давно. Ещё до моего «пробуждения». Так что, освежить свои воспоминания и дополнить их личными впечатлениями, было интересно.
Вошёл я, понятное дело, после вежливого стука в дверь и получения разрешения на вход. Не в том я ещё был статусе, чтобы Княжью дверь с ноги открывать. Вошёл и огляделся, дожидаясь, пока отец закончит со своим планшетом и поднимет от него на меня глаза. Дождался. Отец отодвинул планшет и посмотрел на меня.
— Мне нужна студия, отец, — постаравшись, чтобы голос не подрагивал и звучал уверенно, сказал ему я, сразу суть того, зачем пришёл. Князь выслушал. Подумал. Потом спросил.
— Зачем?
— Я должен ответить им, — произнёс я тот аргумент, который бы Князь понял. Не просто какое-нибудь глупое: «Хочу!» или: «Мне надо, я не могу без музыки!». Или ещё того хуже: «Я звезда! Меня не должны забывать!». Такого бы не оценил, на его месте и я сам. А вот «должен», это уже не какое-то «хочу». Это весомее. Тут хотя бы, пояснения какие-то потребуются. И я оказался прав — оно потребовалось.
— Поясни, — задал вопрос отец.
— Этот сюжет. Мне плюнули в лицо. И облили помоями. Публично. На всю Империю. Я должен ответить.
— Ты уже ответил. Не словами — делом. Спас Княжну. Убил двоих Одарённых. Причём, Воздушник был Ратником, — сказал отец.
— Нет, не ответил, — медленно помотал в отрицательном жесте головой, не опуская своего взгляда, я. — Плевок был публичным. И ответ тоже должен быть публичным.
— И как ты можешь ещё ответить? — заинтересовался он.
— На слово отвечают словом, отец, — уверенно сказал я. — Я отвечу песней.
— Ещё одной? — скептически приподнял бровь отец.
— «Скала» была ошибкой, — искренне признал я. Ведь это действительно так. Сама песня у КиШа была классная, пробирающая, цепляющая за душу, находящая струнки в душе, которые есть у каждого. Ведь каждый, в своей жизни, хотя бы раз да думал: «Вот помру, тогда они все узнают!..». Уверен: нет такого человека, к которому хотя бы единожды, под обиду или под настроение, не приходила в голову такая вот, рождённая эмоциями мысль. «Князь», а это именно его песня, а не «Горшка», очень точно сумел облечь её в слова и стихи. Песня, повторюсь, получилась классная. И петь её было интересно: есть где голосу поиграть.
Но я ошибся с конъюнктурой. Я забыл о том, что я — сын Князя. Даровитый или Бездарный, тут уже не имеет значения. Ведь Князь, вообще любой Дворянин, в этом обществе — это Сила! Это, в первую и в главную очередь — Сила! А Сила не может, не имеет права проявлять слабость. Ни под каким видом. Жестокость проявлять — да, может. Слабость — нет. Ни в каком виде. А суицид — это слабость. За что и зацепились враги Долгоруких. Слабость из песни перенесли на меня в жизни, подтасовали факты, развили, а затем, применили эту мою слабость сразу ко всему Роду, очернив его, принизив… ну, а слабого можно и пнуть, слабому не нужны триллионные контракты. Слабый не достоин строить и владеть уникальным производством.