Юрьев день
Шрифт:
Принявшись за бутерброды, мы несколько минут мы сосредоточенно жевали, в течение которых я успел подумать, что без обязательного мамкиного супа обед кажется ещё вкуснее, а уж в такой компании – тем более. С Настей, как оказалось, вообще не пропадёшь – и накормит, и посуду помоет, сама предложила, поручив мне убрать всё со стола, а я только кивнул, в тайне радуясь, что сегодняшний день складывается так удачно, пока она не задала вопрос, который всё испортил.
– Так что ты решил с отъездом? – спросила она как бы между делом, но я вдруг понял, что она пришла сюда только за этим.
– Ехать, – ответил я негромко. – Мы решили ехать.
– Что ты решил, Валентин? – повторила
– Насть, мне же всего шестнадцать лет, ну как я могу остаться? – возразил я, уже зная наперёд, что она сейчас скажет.
– Гайдар в шестнадцать лет полком командовал! – хлёстко ответила та, и я узнал в ней прежнюю Настю, серьёзного и твёрдого комсорга. Дался же ей этот Гайдар! Так что угодно оправдать можно.
– Валентин, послушай, – продолжила она гнуть свою линию. – Ты можешь окончить здесь профучилище, получить нужную городу профессию, и работать, как твои папа и мама. Подумай, что ждёт тебя там? Джинсы и пепси-кола? Это всё, что тебе нужно в этой жизни?
– Нет, – ответил я. – Мне нужно совсем не это.
Отложив мокрую чашку, я вытер ладони и подошёл к ней вплотную. Нагнулся, и поцеловал, прямо в губы. В первый раз.
Настя отшатнулась, и прежде, чем я успел опомниться, бросилась в прихожую. Подхватив сумку и босоножки, она стремительно выскочила на лестницу, хлопнув дверью прямо перед моим носом. Я кинулся, было, натягивать кеды, но потом опустился на пуф у стены, и замер. Облизав губы и ощутив их вкус, я аккуратно поставил кеды на место и сложил шнурки внутрь. Далеко не убежит, решил я про себя, вытянул ноги на всю ширину коридора. Когда-то, я мог лежать в коридоре во весь рост поперёк, а теперь еле вмещаюсь сидя. Вырос.
– Настенька приходила? – спросила меня мама, явившись с работы точно в срок, в шестнадцать тридцать. Я лежал на диване у себя в комнате, слушал музыку, и, по правде говоря, не слышал её, думая о том, что произошло. Ну, поцеловал, ну что такого? А если обидится? А если сильно? Дилемма.
Войдя ко мне, мама сделала музыку тише, и как всегда, задала вопрос про уроки. Последнее время она сильно переживает за мою успеваемость, ведь там будут смотреть на мой аттестат, пусть он и выдан такой школой, как моя.
– С чего ты взяла? – ответил я как можно равнодушней, и даже сам заметил, как покраснел.
– Вот, – ответила та, и протянула мне розовую резинку для волос, нечаянно забытую Настей, и победно улыбаясь, удалилась на кухню.
– А чё, сразу Настенька? – крикнул я ей вслед, глядя через коридорное зеркало, как она разгружает сумку с продуктами, в тайне надеясь на зефир, вдруг его опять выбросили.
– Ой! – только и ответила она, и показала мне его, бело-розовое лакомство. Если есть по ползефирины утром и вечером, хватит на неделю. Хоть какая-то радость.
Примерно через час пришёл отец. Молча пройдя в ванную, он долго мыл руки, а за ужином сказал, что на работе ему всё подписали. Мама вздохнула, и сказала, «вот и славно». Дело оставалось только за мной. Как только я получу аттестат, можно будет ехать. Мы даже брать с собой ничего не будем, отец говорит, что такого барахла там хоть отбавляй. Да нам и не отдадут ничего. Мебель перераспределят, квартиру отдадут очередникам, и поминай, как звали.
Поужинав, я вернулся в комнату, и достал из шифоньера новые брюки и белую выходную рубашку. Надел, аккуратно прицепил к рубашке комсомольский значок, и вышел в коридор, к зеркалу. Смотрелось неплохо, но было жалко, что нельзя повязать отцовский галстук – смотрелось бы зашибенско. А значок – что значок? Статусный, но маленький, тонкую ткань рубашки оттягивает, издалека не виден, вблизи не прикольный. Была б моя воля, остался бы в пионерах. Но Настя велела вступать, и я вступил.
Раздевшись, я аккуратно повесил брюки и рубашку на стул. Завтра меня ждёт испытание. Завтра все мои так называемые «друзья» будут плевать мне в спину. Фигурально, конечно, но от этого было не легче. Когда в школе узнали, что мы уезжаем, меня чуть позором не заклеймили, благо наша «классная», Нель-Петровна, за меня заступилась. Но толку от этого, друзей-то она мне не вернёт.
Позвенев посудой, и снова перемыв уже помытые Настей чашки, ко мне в комнату заглянула мама, предварительно пошептавшись о чём-то на кухне с отцом. Проверив стрелки на брюках, она присела на стул возле письменного стола, и чуть ли не со слезами на глазах попросила, чтобы я завтра ни с кем не «занимался», и после линейки сразу шёл домой. Я пообещал. Кивнув, мама вдруг пожаловалась, что на работе с нею никто больше не разговаривает, и спросила, как с этим обстоят дела у меня, и я ответил, что всё нормально, в глубине души надеясь завтра проводить Настю до дома, несмотря на всеобщий бойкот и наш поцелуй. Мы часто с нею после уроков ходили гулять в сторону стадиона, чуть ли не до «запретки», и к нам там уже все привыкли, и не окликали. Хотя, как она себя поведёт завтра – одному богу известно. Настя – комсорг класса, и отвечает за нас на торжественной линейке. Посмотрим.
Успокоив мать, я взялся за книгу, чтобы как-нибудь её спровадить, но учить ничего не хотелось, хотя выпускные экзамены были уже на носу. Русиш я и так сдам, а с алгеброй мне Настя поможет. Остаётся ещё история, но с ней проблем быть не должно. Даты отскакивали от меня, как горох от стенки, царей я знал всех поимённо, как-то они сами собой запоминались, хотя всё, что было до Великой Октябрьской социалистической революции изучалось нами весьма формально. А вот что после неё, тут уж будь добр, знай чётко, да ещё применительно к роли личности в истории. Но чем дальше от Октября – тем слабее. Братья Ульяновы, Временное правительство, штурм Зимнего, это да, это – как «Отче наш». Троцкий, Сталин, Берия, Хрущёв, Брежнев – по нисходящей. Вот Гагарин – это наше всё. Как sputnik, и целина. А вот «перестройка» – было словом почти ругательным. Про неё нам знать было не обязательно, но про неё мне отец может порассказать – будь здоров.
Закрыв учебник, я растянулся на диване, и закрыл глаза. Снова представил, как Солнце, такое нещедрое у нас, золотило Настины волосы, ласково оглаживая их, перебирая между пальцами, а стоило ей подставить лицо тёплому весеннему ветру, как тот тут же срывал их с плеч, насыщая ароматом терпких таёжных трав, словно ухаживал. Её звонкий смех стоял у меня в ушах, и я даже немного потряс головой, чтобы отогнать видение. Как же, оказывается, мне её не хватает, кто думал.
Со злостью швырнув книгу на стол, я сел на диване, не зная, что предпринять. Единственный человек, кто продолжал со мною общаться, ни смотря ни на что, была она, но и её я сегодня умудрился оттолкнуть. Поэтому, поискав в столе самый красивый камушек, гладкий, найденный мною в депо, я решил отдать его Насте. В нём можно сделать дырку и носить на верёвочке на шее, или на запястье. Вдруг она будет рада?