Южное седло
Шрифт:
Мы пересекли поток ниже Пангбоча. В 12.45 (мы вышли очень рано) добрались до лужайки прямо перед последним лесистым склоном. На этот раз лагерь был разбит несколько ниже, так как в монастыре ощущался недостаток воды. Некоторое время мы дожидались Тхондупа, палаток и шерпов. В деревнях уже происходили торжества.
В 2.15 появился наконец ленч: громадная кастрюля местного мелкого картофеля в мундире с придачей масла, соли и перца. Традиция требовала усаживаться вокруг и каждому есть возможно больше, пока не съели другие.
И тут вдруг появился репортер Питер Джонсон из агентства Рейтер, устроившийся в одной из комнат монастыря. Он был приглашен разделить с нами картофель. Эду пришлось выдержать первое из многих интервью: «Было ли у вас на вершине чувство выполнения задачи?»
Ночь 4 июня, которую мы проводили все вместе, была последней. Чарлз Эванс (он будет продолжать исследования в высокогорье) оставался с Ануллу, Да Тенсингом и Чангью. Тем временем Джон, Грег и Том Бурдиллон в сопровождении четырех шерпов готовились идти вперед в качестве передового отряда.
5-го, в 9.30, основной состав проводил группу Джона. Мы должны были ожидать носильщиков «для дальних расстояний», так как те, кто несли грузы с Базы, теперь ушли к своим полям. Тенсинг вернулся с праздника Тами. Он был непьющим, но сопротивляться в данном случае было бы выше человеческих сил.
Время текло приятно и легко, я не разделял нетерпения скорее уйти. Было приятно ещё побродить, посидеть на траве среди примул, около кристальной воды. Наши аппетиты вернулись, и вскоре мы прикончили пайки Компо. Дал и рис, картофель и дахи (кислое молоко) стали основой нашего питания.
6-го мы также провели в том же месте, так как носильщики утром ещё не появились. Наш отряд шерпов сокращался: ещё шесть человек хотели остаться в Сола-Кхумбу, и Чарлз расплатился с ними, а Пембу и Анг Церинга послал вниз, к Джону.
Вечером 6-го все было готово к возвращению.
Глава 15. Почести и голод
7—20 июня. Торжества в Намче
7 июня. Переход первого дня.
После сырого липкого тумана верхнего гребня мы очутились в мире тепла. Было приятно спускаться к Имья по длинному пологому склону, где я в марте так задыхался. Возле дна ущелья я встретил Ануллу, возвращающегося к Чарлзу.
Солнце и облачка резвились на отвесах, где, словно на Кембрийских холмах, тени на льду от серого переходили к пурпурному. Дорога проходила через чарующие, поросшие серебристой березой лощины, через котловину в склоне гор, среди монументальных скал, где квалифицированных скалолазов дразнили на каждом шагу соблазнительные маршруты. Дойдя до крутого травянистого склона перед тем местом, где тропа, ведущая к Намче, пересекает горизонтально ребро горы, я увидел много людей. Это были жители ближайшей деревни Кхумюнг. Они пришли поздравить и приветствовать своих родных и близких, а также воздать почести Тенсингу, так как система местного телеграфа этих ущелий уже давно передала все новости.
Продолжая наш путь, мы пересекли ребра склона, прошли площадку старого лагеря в Намче и теперь смотрели вниз, на темный амфитеатр, где выстроились рядами похожие на ящики каменные дома с уложенными на крышах камнями — образец порядка, однако без того изящества, которое могло бы быть под влиянием великолепного окружения. Я очутился в одном из соседних домов вместе с Джорджем Бендом, которого зазвал в гости шерп Канча. Мой новый ординарец Анг Дава II здесь не жил и родственников не имел. Поэтому я тоже получил приглашение. Это был скромный дом, одноэтажный, с одной главной комнатой, в которой собралась вся семья и в которой, насколько можно было судить, она и жила. Мать, стройная шерпани с тонкими чертами лица, подала молочный чанг, вкус которого для жаждущих губ был превосходен. Как только кружка опорожнялась, она немедленно наполнялась. За двумя ткацкими станками: один для ковров, другой для ткани — сидели ткачихи. Джордж за десять рупий купил у шерпани два ярда ткани для передников.
Канча, для своих восемнадцати лет здоровенный парень, рассказал нам, что мать не позволяет ему сопровождать нас до Катманду. Мать улыбнулась и покачала головой. Было ясно, что она правила семьей и не хотела, как я понял из её слов, чтобы мальчика в городе испортили.
Мы вышли на солнечный свет и пошли вниз мимо квадратного здания, оказавшегося той самой станцией индийского
Дом Гиальена обычного шерпского типа. Первый этаж служил складом, в верхнем большом зале жила семья. Мы сидели на коврах, возле открытого окна, посматривая на ущелье Дудх-Кози и на синие возвышенности за ним. На этот раз мы пили янр — очищенный вариант чанга, цветом и частично видом напоминающий бочковый сидр. В процессе нашего разговора выяснилось, что Гиальену также не разрешается нас сопровождать. На этот раз это была жена. У шерпов в ходу, в какой-то степени, матриархальное общество. Одним из показателей этого часто служит женитьба юноши на девушке лет на десять старше его. Имеет место и многоженство. Брак состоит из нескольких этапов: сначала жених приносит подарки, затем живет некоторое время в доме родителей невесты, и только затем оформляется брак. Легко видеть, как женщина приходит к управлению домом.
Вторая половина дня прошла очень быстро. Мы смотрели через окно, стараясь поймать какие-нибудь признаки наших товарищей, но миссис Гиальен уговаривала нас остаться. Что же будет делать Гиальен, если не пойдет с нами?
Вниз, к Дудх-Кози
Когда мы смогли оторваться от гостеприимства Намче, Гиальен проводил нас до конца селенья и мы распрощались. Теперь мы наконец спускаемся по крутому лесистому склону к теснине, залитой вечерним светом, к темнеющему 60 метрами ниже руслу Дудх-Кози. Мы шли в сумерках вдоль реки, гадая, прошли ли мы мимо лагеря, как вдруг в верхнем окне одного из домов показалась голова Джорджа Лоу. Компания устроилась на верхнем этаже нового дома. Тхондуп резал и жарил цыплят, в то время как остальные пили чай и беседовали. В стране шерпов нет отелей, по-видимому, все собираются, согласно обычаю, в самом просторном доме. Этот дом прямоугольной формы выглядел весьма солидным, дверные косяки и перемычки были сделаны из массивных деревянных брусьев. Как обычно, нижний этаж не использовался для жилья, а большой зал наверху был перенаселен. Наши палатки стояли у реки, метров на 400 дальше.
Мы сидели полукругом, стиснутые до невозможности, и ели двух единственных цыплят с рисом и овощами. Торжества в Намче отличались богатой выпивкой, но крайне скромной едой, а мы старались с жадностью возместить потерянный вес. Наконец все отправились спать в палатки под убаюкивающий говор Дудх-Кози. Над черными стенами окружающей нас теснины, напоминая об оставленном нами мире высот, сверкали звезды. На следующий день мы должны были покинуть родину шерпов, страну Эвереста.
Мы уже собрались трогаться, как появились шагающие вниз по тропе две фигуры в тибетской одежде. Это оказались Гиальен и его друг Нимми, выглядевшие в новом одеянии гораздо более высокими. На Гиальене красовалась высокая тибетская шапка и похожий на тогу балахон, хотя оставались также пижамные брюки и экспедиционные ботинки. Они пришли за деньгами для расчета с новыми носильщиками, завербованными Тенсингом. Последний оставался после нас в Тхъянгбочском лагере, чтобы принести оттуда незатребованные грузы. Вскоре он появился собственной персоной в сопровождении Анг Церинга, несущего ковер и приведенного торжествами в Намче в прекрасное настроение. Как выяснилось позже, это была уловка. Анг Церингу мать также запретила сопровождать экспедицию из боязни, что соблазны столицы его испортят. Однако она все же разрешила ему сопровождение Тенсинга на первом этапе пути. Когда этой ночью они прибыли в Тат, Анг Церинг решил идти с нами. Прибыв в Катманду и опасаясь, вероятно, материнского наказания, он решил сопровождать товарищей в Джарджилинг. Там он и сейчас.