Южное седло
Шрифт:
Я спал более двенадцати часов. Затем встал и перечитал письма. Особенно приятными были письма жены, которая самоотверженно уговаривала меня не возвращаться домой, если будет ещё попытка восхождения после муссонов. Теперь не будет больше причин её беспокоить. Как они будут счастливы, те, которых мы хотим видеть счастливыми! О всем мире в целом мы по существу ещё не начинали думать.
В этот день мы продолжали сортировать продукты. Что взять вниз? Сколько будет мест? Никто не хотел рисковать жизнью шерпов на ледопаде ради того, чтобы притащить вниз то, что не было необходимым. И кто должен идти вниз в первую очередь? Большинство стремилось уйти поскорее. Я решил остаться и помочь Чарлзу Уайли, который должен был руководить эвакуацией основных грузов. Одна группа шерпов должна была немедленно пойти с грузами вплоть до Базы. Им надлежит на следующий день подняться в лагерь III и забрать оттуда то, принесет туда сегодня
После того как основная группа ушла, я наконец переписал свою статью и несколько стихотворений. Солнце пекло вовсю. Чарлз выполнил свое дело наилучшим образом, причем вся моя помощь была чисто символической.
Тем временем лагерь IV становился все более и более опустошенным, все менее и менее привлекательным. Почти все палатки были сняты, оставив после себя грязные кратеры. Консервные банки, бумага, всякие остатки после трехнедельного приготовления пищи растаскивались галками, единственными существами, которые могли бы испытывать печаль при нашем уходе.
Восемнадцатый полный день на высоте, превышающей 6400 метров. В этот вечер Грифф, Майк Уорд, Том Стобарт, Чарлз и я сидели под брезентом и ждали ужина. Было подано чудесное блюдо из рубленого мяса и риса, но мы вернули его почти нетронутым. Мы, кажется, перешли границу за которой люди не могут уже пребывать на высоте, не теряя аппетита.
Спуск к Базовому лагерю
Я никогда не забуду спуск 1 июня в обществе Майка Уорда и Тома Стобарта. Это был странный переход. Том двигался очень медленно и пользовался каждым случаем, чтобы полюбоваться окружающим видом. Туман окутал нас, и в какой-то момент начался небольшой снегопад, однако солнце светило сквозь хлопья снега. Трещины походили на свои карикатуры: они были все так же широкими, но их края осели и приобрели грязно-серый цвет. Небольшие подъемы преодолевались, конечно, очень медленно, всего мы затратили два и три четверти часа, чтобы дойти до лагеря III. Здесь мы погрелись на солнышке, наблюдая, как туман поднялся, чтобы закутать Пумори в элегантную облачную шаль,— мечтательное воспоминание о прежних днях.
Том очень устал. Он мужественно поднялся по ледопаду, вскоре после перенесенного воспаления легких, теперь длительное пребывание в лагере IV начало сказываться. Это не значит, конечно, что мы с Майком шли бы без него быстрее. Время, потраченное нами, чтобы дойти от лагеря III до Базы,- четыре с половиной часа говорит о нашей скорости. Майк шёл впереди, отыскивая дорогу, а я последним в связке. Ледопад имел кошмарный вид: грязный до предела снег, покрытый ровным слоем пыли, тысячи трещин, ухмыляющихся разинутыми пастями (кажется, их раньше не было). Но нет, при зрелом размышлении видишь, что это те же старые друзья, которые кознями алхимика превращены в уродливых сестер своих прежних красоток. Через эту трещину мы прыгали. Теперь вынуждены её обходить. Эта башня когда-то нам угрожала, сейчас она наполовину разрушена. Сераки и башни изменились больше всего. Каждая покрывающая их снежинка была удалена, так что солнце и ветер могли свободно обрабатывать лед, вырезая в нем фантастические чудовища. Не было больше пенистых волн, внезапных холодных голубых отвесов. Теперь было бесконечное, суетливое, ощерившееся нагромождение грязных глыб над грязными глыбами. Цвет ледопада изменился на светло-коричневый; пыль из Тибетского нагорья перенеслась через перевал Лхо Ла и лежала, не покрытая свежим снегом. Движение по леднику тоже было резко отличным. Ведь в последний раз мы поднимались в сильный снегопад. Теперь мы спотыкались о глыбы и расщелины. «Щелкунчик» потребовал неприятного лазанья в трещину; расщелина между лагерями II и III расширилась, но мост через неё стал более надежным после присоединения двух бревен к дюралевым секциям. Это была работа Майкла Уэстмекотта, присутствие которого чувствовалось повсюду. Мы мало что слышали о нем, если не считать каких-то разговоров в палатке о его работе с шерпами на ледопаде. Фактически же он занимался спасением команды. Если бы не его терпение, не говоря уже о техническом мастерстве, команда вряд ли смогла бы безопасно вернуться, так как мосты обвалились и потребовалось бы длительное время, чтобы найти другую дорогу. В лагере II сераки разрушились и покрыли своими обломками площадки, где были палатки. Ниже проходила совершенно новая дорога. Она не шла, как раньше, поперек и вниз по ложбине, а спускалась сразу вниз.
Мы шли очень медленно, а Том, кроме того, с трудом. Вниз, все время вниз в этом новом, буром, покрытом туманом мире. Во многих местах рельеф был таков, что продвижение было проще, чем раньше, однако правильную дорогу распознавать было нелегко, так как следы кошек стали еле заметны, а снимать очки-консервы мы не решались. Порой казалось, мы заблудились: нет, вот ухмыляющийся ледяной старик со свисающими у носа сосульками; он же три недели назад в горностаевой мантии из снега выглядел как круглощекий парень.
Наконец мы подошли к площадке над перилами «ужаса Хиллари». Все мои спутники по очереди хватали верёвку и, исчезая из виду, скользили до пологого склона пятью метрами ниже. Я был замыкающим. Я встал в ступени на краю и схватился за верёвку. Все, что я помню — это то, что через мгновение я сидел в мягком снегу ниже моих товарищей. Древко, работая день за днем в течение шести недель, вышло из строя. Я добавил последнюю каплю. По-видимому, я сделал сальто в воздухе и, к счастью, приземлился в совершенно правильной позиции. Древко осталось наверху, вне поля зрения. Я дергал его изо всех сил, чтобы на следующий день оно не ввело в заблуждение остальных. Эверест в конце концов смеялся последним и надо мной! Слава богу, что это был безобидный смех. Легкий шлепок напоследок вместо серьёзной встряски.
Мы пошли дальше. По мере того как мы приближались к горизонтальной мульде, становилось все труднее узнавать знакомые места. Там, где молчаливые ущелья сбегали среди феерических башен, теперь между грудами обломков мчались светлые потоки. Вместо того чтобы следовать руслу потоков, мы вынуждены были взбираться на груды обломков и с каждой такой «вершины» могли видеть вдали широкий холм первой Базы. Был уже восьмой час, когда мы притащились туда, как раз поспев к ужину.
В большой палатке нас приветствовали группы, ушедшие накануне. Они также нашли, что спуск — душу раздирающее испытание. Джеймс Моррис и Майк пришли на Базу 30-го — прекрасное достижение для любого альпиниста, тем более для новичка в ледовой технике. Хотя Джеймс устал, он на следующий же день отправился дальше с новостями. Делались всевозможные предположения о том, когда эти новости дойдут до Англии.
Ануллу припас палатку для меня и Тома. Том ничего не ел. Мы с утра проглотили только плитку шоколада и немного мятного кекса, но есть никому из нас по-настоящему не хотелось. Мы нуждались в сне и очень скоро заснули.
Вниз, к Тхъянгбочу
3 июня, ясным летним утром, в 7 часов 30 минут появились носильщики.
К 10.30 все было более или менее собрано и мы с Джоном покинули Базу.
Кхумбу мало изменился. Перемены стали заметны, ниже, в зеленой долине над Лобуе. Великолепные розовато-лиловые примулы кивали нам из-за каждого поворота, из-за каждого камня, соперничая с низкорослой викой и пускающей ростки карминовой азалией. Цветы всегда приносят радость, тем более тем, кто вернулся из царства снегов.
Когда мы пришли в Лобуе, большинство наших уже с наслаждением отдыхали. Палатки были разбиты на траве Я был поглощен своей зубной болью; человек с зубной болью может наблюдать прекраснейшую сцену без всякого волнения. Только цветы нарушали мое равнодушие. Вечером мы услышали по радио специальное послание от сэра Эдвика Герберта, президента Гималайского комитета, и короткий привет Джону от его жены; последовавшее затем обсуждение шансов добраться до дома по воздуху было прервано звуками песни. Это были шерпы. Перед неярким костром, взявшись за руки, они медленно и мерно покачивались. Некоторые шерпы были одеты в экспедиционные голубые плащи; другие были облачены в свободные тибетские одежды. Это был танец, который в Англии показался бы примитивным. Но здесь, на высоте 4500 метров у подножия Нупцзе и под светом звезд, монотонный, бесконечный ритм трогал за душу. Что думают шерпы об Эвересте? Для нас это особый предмет, не имеющий ничего общего с обыденной жизнью, прекрасный и внушающий благоговение. Для них это Джомолунгма, богиня Мать Снегов. Она такая же часть жизни, как сами снега, и она обитель богов. Эверест был их домом, Эверест был их работой, как поля и пастбища, и, возможно, его красота проникала в них вместе с воздухом, которым они дышат.
Если испытываешь радость при восхождении на вершины, превосходящие красотой любую другую, то есть ещё и радость контрастов: лежать на траве, а не на скалах или на снегу; услышать пение птиц, а не треск льда; любоваться цветком, а не смотреть на нескончаемую белизну. 4 июня осталось в моей памяти благодаря цветам. Когда мы спустились до 4270 метров, повсюду виднелись примулы, а также какие-то красивейшие, неизвестные нам цветы; ярко-розовые карликовые азалии и белоснежные анемоны расстилались сплошным ковром. Мимо покрытых густой травой полянок невозможно было идти, чтобы не отдохнуть на них; нельзя было не восхищаться поразительной вершиной Ама Даблам, снова показавшейся на востоке. Неужели мы побывали выше её! Хрустальные ручьи предлагали напиться, облака просились на пленку. Мы лениво шли поодиночке, ни о чем не заботясь, кроме красоты окружающего. Из Фалонг Карно мы могли бы увидеть нашего друга Шола-Кхола, но туман закрывал Остроконечный пик.