Южное седло

Нойс Уилфрид

Наконец, мои товарищи были такими людьми, с которыми легко было договориться; подойти к любому, спросить что-либо было чистым удовольствием (проба на кислую реакцию!). Я говорил, что наши беседы проходили не в стиле литературного салона, хотя в них участвовало много интеллигентов. Но атмосфера «обыденных интересов» была, как я убедился, явно полезной: простота общения с товарищами превращает жизнь в высотных лагерях в приемлемый распорядок, а не в мучение. На высоте обычно рассудок мрачен и эмоции бесцветны. Поэтому:

Оптимизм и веселая болтовня Облегчают трудную дорогу, А легкомысленная голова Поддерживает падающее небо.

Глава 3. Путь до Катманду

12 февраля — 8 марта. До Бомбея

До Бомбея мы путешествовали с комфортом на борту «Стреседена». Гостеприимство экипажа и пассажиров оживляло поездку, однако не было назойливым. Гуляя по палубе, мы могли строить догадки о том, что же собой представляет эта вершина, являющаяся таким магнитом для каждого альпиниста.

Участвуя в подобной экспедиции, я должен был поплатиться более чем трехмесячным жалованьем в Чартерхаузе, а также, что значительно важнее, лишиться на пять месяцев общества моей жены и сынишки. Кроме того, мне предстояло держать их в тревоге, вместо того чтобы спокойно оставаться дома. Никто не будет утверждать, что подниматься на Эверест так же безопасно, как гулять по зеленому лужку.

С точки зрения простого человека, это опасное занятие: как бы он ни верил в мастерство восходителя, объективные опасности остаются угрожающими. Обо всем этом семья альпиниста предпочитает не говорить, чтобы не беспокоить и так уже измученного человека. Но страх всегда присутствует, так же как он присутствует и в подсознании самого альпиниста. Последний делает все, что может, для своих близких, страхуя свою жизнь, что, впрочем, является совершенно бесполезной мерой, ибо, если такая потеря произойдет, ничто не в силах её восполнить; и все же он должен принять такую предосторожность, чтобы обеспечить свое собственное спокойствие.

Я не мог утверждать, что ехал к Эвересту для удовольствия. Есть более низкие горы, да, пожалуй, и более низкие хребты, где свист молотка, движение ноги на подъеме, балансирование тела на скале — все это является «физической музыкой» восходителя. Однако на Эвересте все эти удовольствия оказываются развеянными вместе с тибетской пылью, развеянными мучительным дыханием в разреженном воздухе, штормовыми ночами. Я сам также не ожидал счастливых минут. Следовательно, ехал не за удовольствиями. Я ехал, как мне представлялось, потому, что эта экспедиция была прекраснейшим, волнующим и возбуждающим жизненным переживанием. Во время радиопередачи на корабле перед отплытием итальянский комментатор спросил Майкла Уэстмекотта, чувствует ли он большое волнение, отправляясь на Эверест. Майкл ответил, что «это будет неплохая забава» или что-то вроде этого же, мало проникнутое энтузиазмом. «E molto emozionato [5] » — перевёл комментатор через микрофон. И конечно, он был прав. Мы были полны волнения, хотя, как истинные британцы, не хотели выставлять свои чувства напоказ. Это событие выходило за рамки обычных происшествий, оно накладывало важные обязанности, нарушающие проторенную жизненную колею. Обычно современные люди имеют мало шансов участвовать в чем-то, что можно назвать выдающимся. Каждый может ощутить потребность порвать, хотя бы раз, с комфортом и с монотонностью привычной жизни, прожить эти немногие дни как можно полнее и интенсивнее. Мысль об Эвересте как о непокоренной вершине должна в первую очередь возникнуть у альпинистов. Эверест должен быть взят «потому, что он есть», как говорил в свое время Мэллори. Таким образом, у отдельного человека возникает идея о великом общем усилии, о событиях, переживаемых в коллективе товарищей.

5

E molto emozionato — И очень рады (ит.).

Таковы порой были мои мысли, в то время как наш корабль пересекал спокойное февральское море, направляясь к более теплым водам, а мы приближались к необычайной точке, отмеченной на карте в одном из уголков Непала,— Эвересту. Мы изучали с Чарлзом Уайли непальский язык, но боюсь, что довольно бессистемно: играя на палубе в теннис и поглощая колоссальное количество пищи. Мне приходилось порой гадать, что правильнее: съедать возможно больше продуктов, пока они есть, или потуже затягивать пояс в качестве подготовки к будущему? Или же, наконец, вовсе его не затягивать, может быть, таков правильный ответ.

К непальской границе

Мы прибыли в Бомбей утром 28 февраля и были встречены на борту теплохода профессором Джорджем Финчем, А. Р. Лейденом, секретарем местного отделения Гималайского комитета, Безилем Гудфеллоу из Гималайского комитета и Джорджем Лоу из нашего коллектива. Лейден, наиболее любезный из всех, кого мне довелось встречать, умело провел нас через таможню. Мы ушли оттуда, однако, с тревожной мыслью: что будет, когда мы возвратимся и с нами не окажется большей части того, что было оценено Чарлзом и за что он расписался? Таможенные власти посчитают, что мы всё это продали. В отеле после ленча Финч присоединился к нам, чтобы побеседовать о кислородных аппаратах. Затем я пошел на станцию проследить за погрузкой нашего багажа в специальный вагон.

Впервые я увидел этот багаж целиком. Я стоял, наблюдая за странным ассортиментом грузов необычной формы, которые перетаскивались на спинах носильщиков, погружались и укладывались в соответствующих местах на полу вагона. Процессия казалась бесконечной. Некоторые тюки были небольшими, как, например, ящики с фотоснаряжением; некоторые — длинные и громоздкие — секции дюралюминиевой лестницы; некоторые — увесистые, квадратного сечения, как, например, ящики с кухонными принадлежностями. Были здесь вещевые мешки с личной одеждой и громоздкий круглый тюк — проклятие всех, кто пытался поднять его,— содержащий новозеландские спальные мешки. Погрузка заняла два с половиной часа; мы подсчитали, что всего было около восьми тонн снаряжения, упакованного более чем в пятистах тюках (включая личный багаж). Вагон был заперт, я положил ключ в карман и ушел, горячо надеясь, что встречу его благополучно в Лукноу.

После восхитительного утреннего купания в Юху-Бич, мы наконец погрузились в поезд, идущий в Каунпор. Чарлз Уайли и Том Стобарт остались, намереваясь лететь по делам в Калькутту и оттуда прямо в Катманду, столицу Непала.

Был жаркий день. В пути поездной двигатель вышел из строя, а когда был доставлен запасной, то он также чуть не развалился на части, пытаясь вытолкнуть состав на вершину холма.

3 марта, в 9 часов утра, нас встретил в Лукноу Е. А Гаскел, представитель фирмы «Бирма Шелл». Наш багаж как нам сообщили, должен прибыть лишь во второй половине дня, таким образом, мы были вынуждены провести ночь в Лукноу. В 2 часа 15 минут после полудня мы вернулись на станцию, чтобы проследить за перегрузкой нашего багажа в вагон узкоколейки, идущей в Раксаул. На следующий день, в тот же час, мы заняли места в поезде. Мы уехали с полной уверенностью, что вагон с нашими вещами отправился раньше нас. Вечер не принес нам живительной прохлады, так как Лукноу переживал период сильной жары. Мы стали только ещё грязнее. Ночью я допустил позорную ошибку. Около 2 часов кто-то постучал в дверь. Помню, что в моей сонной голове мелькнула мысль: «А! Наверное, контролер!» Не совсем ещё проснувшись, я встал и отпер дверь. Увы, в то же мгновение, прежде чем мы могли эту дверь закрыть, казалось, все население Индии с криком ввалилось в наш вагон. Отчаянная жестикуляция и угрозы Джорджа Лоу были тщетны. Носильщики, торговцы и ещё кто-то целыми семьями, все ехали «только до следующей станции». В эту ночь нам уже спать не пришлось.

В Самаштинуре мы сделали пересадку для последнего участка пути до Раксаула, на границе с Непалом. В 8 часов 30 минут вновь тронулись в путь. После волнующих событий прошлой ночи мы вообще не решались открывать дверь, даже для приема пищи, и, так как поезд запаздывал, прибыли в Раксаул лишь в 3 часа 30 минут пополудни зверски голодными. Погрузка длилась долго, началась она в 3.30, когда мы прибыли, и лишь в 6.30, когда уже было почти темно, мы смогли уйти. При этом девять тюков, которые не поместились на две небольшие непальские платформы, пришлось снять, несмотря на отчаянную жестикуляцию, энергичный нажим и всеобщий бедлам. Мы поместили эти тюки на ночь в пакгауз. Вместе с Майклом я направился к уютно расположенной среди деревьев станционной гостинице, где мне удалось смыть в ванне часть покрывающей меня грязи. Затем мы уселись для первого в этот день действительного приема пищи. В меню входили цыплята с овощами и чапатти [6] . Мы были теперь далеко от «хлебных» стран. Когда я попросил хлеба, служитель уставился на меня с удивлением.

6

Чапатти (чапати) — индийский хлеб из пшеничной муки.

Задержка в Бхимпеди

На следующее утро, б-го, вскоре после 7 часов утра, мы были на станции. Забрали наши девять тюков, и пыхтящий паровоз повез нас далее. Вся поездка протяжением 40 километров заняла два с половиной часа, и мы могли бы свободно, как это делали другие до нас, ехать верхом впереди паровоза, наблюдая, как дикие животные перебегают через рельсы. К тому времени, как мы добрались до Амлегкауна, деревни индийского типа у подножия лесистого холма, нам безумно хотелось спать, но одновременно нас донимал голод. Поэтому, пока поезд маневрировал, флегматичные британцы вытащили двух цыплят, картошку и помидоры и устроили ленч.