Южный комфорт
Шрифт:
– Что с вами? Вы не больны?
– Нет-нет, я в порядке. Боялся, что вас не будет.
Теперь он уже понял: костюм поразил его не сам по себе, а принес предчувствие какой-то тревоги или несчастья. Может, Наталка нарочно надела его, чтобы подчеркнуть тот непреодолимый барьер, который стоит между ними и который не сможет устранить никто и ничто: возраст, положение, образование, профессия... Твердохлеб - свои стоптанные туфли, Наталка - костюм для президиума. И словно в подтверждение его страхов, и здесь перед театром, и в фойе, куда они вплыли в потоке праздничных людей, то и дело звучало:
–
– Здравствуйте!
– Приветствуем вас!
И все приветствия предназначались Твердохлебу и его спутнице, а тем временем он не знал никого из тех, кто к ним обращался.
– Это к вам?
– шепотом спросил он.
– Наверное.
– У вас тут масса знакомых.
– Я ведь не такая засекреченная, как вы.
– Ну какой же я засекреченный!
– Следователь по особо важным делам!
– Разве я говорил об этом?
– Все и так знают!
– Откуда?
– А вы хотели обо всех, а чтобы о вас никто и ничего? Так нельзя. Так не бывает. Рано или поздно на вашем пути появится заинтересованная особа и...
– Заинтересованная? Кто же это?
– Допустим, что сегодня это я.
Он хотел пожаловаться, дескать, почему только сегодня, но не стал испытывать судьбу.
Купив программку, они убедились, что Виолетту действительно вместо Мирошниченко (она гастролировала где-то за океаном) поет молодая, малоизвестная еще певица, а ее партнера - прославленный баритон. Тогда Наталка предложила:
– Хотите, поднимемся в верхнее фойе, посмотрим на портреты корифеев?
– Вы часто здесь бываете?
– Почему вы так решили?
– Знаете, где и что.
– Это можно узнать за один вечер.
– А для меня театральная архитектура навсегда останется непостижимой. Если бы я писал детективные романы или ставил приключенческие фильмы, то выбирал бы в качестве места действия театральные помещения. По-моему, ничего более таинственного и запутанного на свете нет.
– Даже для следователя?
– Следователи такие же люди, как и все.
– А я думала: это люди необыкновенные.
– Необыкновенные вон, на портретах...
Они посмотрели на корифеев, в фойе уже было пусто, люди спешили занять места в зале. Наталка не вела туда Твердохлеба, а сам он тоже не очень рвался, - предчувствие несчастья преследовало его все навязчивее и сильнее, оно было и в этой преждевременной пустынности фойе, и в его резко-белом освещении, и в зеркалах, целящихся со стен на Твердохлеба, словно разинутые пасти невиданных чудовищ.
Они вошли в зал, когда свет уже погас.
– Какой у нас ряд?
– наклонился к Наталкиному уху Твердохлеб, с волнением улавливая запахи ее духов и молодого чистого тела.
– Третий. Левая сторона.
Твердохлеб молил бога, чтобы места оказались крайними, но не вышло, пришлось пробираться к самой середине ряда, задевать людей полами пиджака, наступать на ноги, слушать шиканье и некоторые не совсем приятные слова.
Дирижер постучал палочкой по пульту, оркестр замер, сейчас взлетят первые звуки музыки великого Верди, а Твердохлеб еще до сих пор неловко устраивался между Наталкой и какой-то полной дамой. Соседка оказалась терпеливой, не шипела на Твердохлеба, сидела с той небрежной напряженностью, которая свидетельствует о воспитанности, но одновременно и о равнодушии. Что ей Гекуба! А тут можно было бы сказать: "Что ей Фемида и ее скромный служитель!" Она в одном из лучших оперных театров мира будет слушать сейчас одну из лучших опер в мире - разве этого недостаточно?
Устроившись наконец и убедившись, что Наталка уселась удобно и, как опытная театралка, довольно уверенно, Твердохлеб едва скосил глаз на соседку слева и обмер: это была знакомая ему вдова одного из киевских светил. Вдова, пусть и знакомая, это еще полбеды. А дальше что? Он скосил глаза сильнее - и теперь крах его был окончательным. Ибо вдова специализировалась на живописи и законное ее место было среди посетителей художественной выставки. В оперу же ее должны были привести те, кто, так сказать, специализируется в музыкальном искусстве. Кто же? Даже увертюрная темнота не помешала Твердохлебу узнать свою тещу Мальвину Витольдовну!
Как он мог забыть, что теща не пропускает ни одной премьеры? И почему не прислушался к тому тревожному предчувствию, которое мучило его, как только увидел Наталку? А может, и Наталка в сговоре с тещей, с Мальвиной, со всеми Ольжичами и нарочно привела его сюда на позор и осмеяние?..
Он тяжело повернулся к Наталке. Она сидел спокойно, свободно, как-то умиротворенно-раскованно. Нет, не может скрываться коварство в этом добром существе. Всему виной он, его неловкость и примитивность. Даже сидеть не умел: подставлял широкую спину в ту сторону, где была теща, горбился, тяжело вздыхал.
– Вам неудобно?
– шепотом спросила Наталка.
Он испуганно выпрямился, теперь сидел ровно, оцепенев, весь мокрый, казался себе таким огромным, будто мог бы заполнить своим телом весь театр, хотел исчезнуть, стать маленьким, как Алиса в подземелье, проглотить волшебную пилюлю и присоединиться к тем негорюйчикам, которыми он забавлял знакомых малышей.
Уже поднялся занавес, из огромного пространства сцены ударил свет, кажется, там пели, но Твердохлеб ничего не слышал, не разбирал, не понимал. "И все трепетало и пело вокруг, и я не узнала - ты враг или друг". Теща любила Ахматову и Шумана тоже любила, кажется, неплохо относилась и к своему зятю, она была красивая, умная, деликатная, ласковая... "И я не узнала - ты враг или друг..."
И тогда, полумертвому, тонкая рука с запахом "Шанели № 5" вложила в уста Твердохлебу кругленькую карамельку (он хорошо знал любимые тещины карамельки "Мечта", розовая обертка, фабрика "Красный Октябрь", Москва), и никакого "реприманда" - Мальвина Витольдовна приставила к глазам театральный бинокль, а затем тихо сказала что-то своей соседке о новой Виолетте, которая, кажется, довольно успешно заменила великую Мирошниченко.
"Над сколькими безднами пела и в скольких жила зеркалах..." Теща любила Ахматову, и теперь только Ахматова звучала в нем и мучила, терзала - почему же не там, когда он ходил перед зеркалами и они наставляли на него свои свинцовые пасти? А теперь его поглощала пропасть - и не было спасения.