Южный комфорт
Шрифт:
– Ага, вы заметили соски? Это такая охрана труда. Сами придумываем.
– Я наблюдательный! Это моя специальность.
– Неужели наблюдательный! А что я - киевлянка?
– А кто же вы? Киевлянка испокон веков. Волны нашествий на город. Нападения. Налеты. Захваты. Разрушения. Пожары. Истребления. И за все расплачиваются женщины. Мужчины или убиты, или отступают, женщины всегда остаются. Горькая кровь нашествий течет в жилах киевлянок.
– И во мне горькая кровь? А если я скажу, что никакая я не киевлянка? Что я из Бобрика или из Веприка?
Эта женщина могла сбить с толку кого угодно.
– Из Боб...
– Бобрик. Черниговская область, а Веприк - Полтавская. Выбирайте!
– Я не знаю. В конце концов: какое это имеет значение?
– Ага, какое! А для меня вот такое! Вам все равно, вы кто - киевлянин? Потомственный? А я - из Бобрика!
Он сморозил глупость, которая чуть было не привела к катастрофе:
– Ваш Борисоглебский сказал: киевлянами теперь не рождаются, а становятся.
– Мой?
– впервые он видел Наталку рассерженной. Смуглое лицо не побледнело, а как бы посерело, глаза пылали, тонкие ноздри дрожали от возмущения.
– Можете забрать его себе!
– Я не так сказал... Не то имел в виду.
– Они как раз переходили площадь с правительственным домом, нависавшим над ними тысячетонной серой колоннадой.
– "Ваш", то есть вашего объединения "Импульс"... Я именно это хотел...
– А в объединении, думаете, все золото? Восемь тысяч человек - и все ах-ах? Если бы! А этот Борисоглебский... Скрытный... Скрытный... Потихоньку-втихомолку... Да ну его! Вы там копаетесь с этими телевизорами, так докопайтесь и до Борисоглебского... Куда вы меня ведете?
– Я же говорил: на Андреевский спуск.
– А что я там не видела?
– Ну... Эта улица словно наново родилась... Все дома реставрированы, стали такими же, как были при своем рождении... Воскрешение улицы к 1500-летию Киева.
Наталку, казалось, ничто уже не интересовало после ее неожиданной вспышки, но за последние слова Твердохлеба она уцепилась.
– А вы участвовали в праздновании 1500-летия?
– По телевизору.
– И нигде не были?
– Меня, наверное, забыли пригласить.
– Ну, а на стадион? Неужели вы не могли достать билет?
– Там было жарко, а я не люблю жары.
– Да вы просто смешной!
– Я это знаю.
– Ну, не сердитесь. А я - и на торжественном заседании, и на стадионе, и на приеме в горсовете. Представляете: в зале заседаний поставили длинные столы - и все гости...
– Вы же депутат горсовета.
– Думаете, все депутаты там были? Человек десять, может, двадцать... Гостей же столько! Из Москвы, Ленинграда, из всех союзных республик, из всех наших областей, из ЮНЕСКО. Председательствующий, провозглашая тост за рабочий класс Киева, назвал и меня...
– Я бы тоже вас назвал.
– Вы, наверное, оратор?
– Нет, я художник.
– Так это вы так раскрасили здесь дома?
Они уже шли по Андреевскому спуску. Обновленный старый Киев. Ожившие дома словно воскресшие люди. Узнаешь - и не узнаешь. Очертания зданий, фасады, карнизы, окна, цвет...
Твердохлеб не смотрел на дома - смотрел только на Наталку. Может, он действительно должен был стать художником? К тому же только портретистом, и только женским. Ведь бывают же женские портные, парикмахеры. Но нет! Был слишком далек от грубой реальности этих профессий, хотел иметь дело с нежными, почти неуловимыми красками, которыми напрасно пытался уловить непередаваемость нежной Наталкиной кожи, теплой, эластичной, упругой, атласно-шелковистой, сквозь которую даже душа как бы просвечивалась. Кто одаривает женщин такой кожей и почему со временем так жестоко отбирает ее?
Наталка не давала времени задумываться.
– А это что? А это? А это?
– Вы же киевлянка.
– Ну и что? Разве можно знать весь Киев?
– Нужно.
– А если я из Бобрика?
– Ну... В этом нет ничего такого...
– Ага, такого! Вам нужно, чтобы непременно чистокровная! Пусть и в норе где-то живет, на какой-нибудь Мышеловке [13] или на Лысой горе, а утром выползет, отряхнется - и уже вот она! Париж и Лондон!
– Потом неожиданно: Мне нравится, что вы такой задумчивый. Или, может быть, вы переживаете?
13
Мышеловка - название бывшего пригородного хутора под Киевом.
– Переживаю?
– Ну, жена где-то дома сидит, а вы тут... Гуляете...
– Она не сидит... Будьте уверены: не сидит.
– А что же она делает?
– Не сидит!
– повторил он упрямо.
– Вы испугались, что я буду читать вам мораль? А что же мы плохого делаем? Ходим, смотрим, говорим... Разве запрещено?.. И ничего такого... Ведь правда? Мне нравится еще знаете что?
– Что именно?
– То, что вы не нахал. Это теперь такая редкость! Нахалы теперь модны. Их расплодилось знаете сколько! Когда я услышала, что вы следователь, я испугалась. Думала: хам, грубый, безжалостный человек. Не хотелось на вас и смотреть. А затем что-то подсказало: глупая, он не такой! Теперь вижу. А это что за дом?
Ему было легко с ней. Отлетели куда-то годы, заботы, обязанности, переживания, взявшись за руки, беспечные как дети, они забыли обо всем на свете, какая-то летучая сила подхватила их и несла вниз по спуску, дальше, дальше от Андреевской церкви с ее неповторимым барокко, которым восторгался даже певец бароккальной латиноамериканской жизни Карпентьер; от Замковой горы, корявившейся справа своим неуклюжим телом, изуродованным, как и путаные исторические воспоминания о ней; мимо дома Булгакова, где жили когда-то рожденные писательским воображением Турбины и не приспособленный к жизни добрый и наивный Лариосик, чем-то похожий на Твердохлеба; мимо отреставрированной корчмы, казавшейся очагом цивилизации в сравнении с темными подъездами, где торопливо распивают "на троих".
Старые камни, солнце и золото, зеленые листья и шорох подошв по тротуарам. Чтобы постичь этот город, чтобы гулять вот так по его улицам, сидеть в комнатах, звонить по телефону, смотреть в окно, недостаточно декорировать свое воображение картинками, взятыми напрокат из справочников, витрин, фотографий, открыток, даже с картин Петрицкого, Глущенко, Шишко или из кинофильмов Довженко "Щорс" или "Арсенал". Киев нужно рассматривать не снизу, не со дна улиц, а сверху, с птичьего полета, с неожиданных точек, и тогда открывается бескрайнее диво, мягкие линии, таинственные, старые загадочные дома, неожиданные, как крик, как тихое пение, как детское личико. Этот город имеет свой стиль духа, привлекавший гениев и захватчиков, задумчивых мыслителей и великих бунтарей. Тут были хазары и угры, князья Олег, Святослав, Владимир, Ярослав Мудрый, Мономах и Юрий Долгорукий, Батый, Плано Карпини, арабы, византийцы, легендарный апостол Андрей и Богдан Хмельницкий, Сковорода, Пушкин, Гоголь, Шевченко, Бальзак, Ференц Лист, декабристы, Кибальчич, семья Ульяновых...