Южный Урал, № 10
Шрифт:
И опять небольшое лицо Мани стянула кривая насмешка:
— Вы только подумайте — мои домашние дела ее интересуют! Не беспокойся, дома у меня все в порядке…
— Чего ж ты расшумелась?
— А вот чего! — Маня уперла руки в бока и в упор уставилась на Раю. — Надоело мне разным карьеристам славу добывать! Понятно?
— Какую славу? О чем ты, Маня?
— Что? Не нравится? А на чужом горбу в рай ездить — нравится? Мы горбы гнем, а слава — тебе, это нравится? Тебя в газетах печатают, твои портреты везде висят — нравится?
Маня кричала
Рая побледнела. Растерянность сошла с ее лица. Вспомнился тот пожилой мужчина, который узнал ее и помог устроиться в трамвае. Тогда она впервые почувствовала веяние славы. Не об этом ли кричит теперь разгоряченная Маня? Какая глупость — так вести себя на производстве!
Глухой гнев вскипел в ее душе. «Спокойно, Рая!» — внезапно прозвучал в глубине души строгий и серьезный голос, и перед глазами стахановки возникли давние фронтовые будни. Этот голос звучал в самые трудные, страшные минуты Раиной жизни. Их много было, страшных и трудных минут, там, на фронте, под Новороссийском, когда шла битва за этот город. И всегда строгое, серьезное: «Спокойно, Рая!» — прибавляло выдержки, давало новые силы, вооружало мужеством.
Рая решительно отстранила Маню от станка, сменила резцы, проверила охлаждение и холодно сказала:
— Работайте! Вы — на производстве!
Голос прозвучал сильно, строго и властно. Маня умолкла, махнула рукой и повернулась к станку.
Обрывки разговора донеслись и до стоящей неподалеку Раи Кокшаровой. Когда Степанюк проходила мимо, та выключила станок и сочувственно сказала:
— Не обращай внимания, Рая! Она совсем невыносимая стала, так на всех и кидается. А знаешь — почему? Помнишь, когда к нам фотограф приходил, она не могла сниматься, потому что у нее флюс был? Вот с того самого дня совсем ненормальная сделалась…
— Да? — безразлично произнесла Степанюк, вглядываясь невидящими глазами куда-то в глубину цеха через плечо Кокшаровой. — Какая глупость! А ты работай, работай! Ничего, обойдется!
— Да я работаю, Раиса Васильевна, — смутилась Кокшарова, поняв, что бригадир недовольна ее вмешательством.
— Работай! А я пойду в заточку… Видишь, что наделала? — она показала Кокшаровой обгорелые, деформированные резцы с Машиного станка и ушла.
Кокшарова долго смотрела ей вслед.
— Скрывай, не скрывай, а к сердцу близко приняла, — говорила она. — Теперь добра не жди, вся наша выработка может кувырком полететь. Завалим дело — вот тогда нам и будет слава…
Девушка работала, но время от времени останавливалась и думала, укоризненно покачивая головой. Спокойная по натуре, она не любила, когда происходили вот такие стычки в бригаде.
А Рая пошла к заточникам, отдала в работу резцы, затем завернула к ремонтникам. Везде она разговаривала спокойно, ни один мускул
Но и дома она не находила себе места. Обедала она вяло, неохотно, и мать начала свои обычные, тревожные и очень надоедливые расспросы.
— Да что вы волнуетесь, мама! Ничего особенного не случилось. Так, разругались с одной особой, вот и все… Мне пора, мама, я пойду на репетицию…
Но, конечно, на репетицию она не пошла. Теперь все то, что так увлекало вчера, чем она вчера гордилась, — Дворец культуры, участие в большой, серьезной постановке, выступление по радио, — казалось каким-то далеким.
Она вышла на главную магистраль тракторозаводского района и устроилась в одном из тенистых уголков сквера неподалеку от завода. За длинной серой стеной высились крыши цехов, оттуда доносились глухой грохот, шумы и лязг металла. По ту сторону чугунной решетки сквера шелестели шинами автомашины и троллейбусы. Вечернее солнце, косо пробившись сквозь толщу тополевой листвы, выстлало сухую серую землю светлыми шевелящимися клетками.
Ветерок, проносясь вдоль аллеи, вяло хлопал полуоткрытой крышкой кем-то недавно брошенной папиросной коробки «Казбек». В густой чаще акации, со всех сторон окаймлявшей сквера играли дети.
Рая сидела на скамейке, подперев голову ладонями, и думала. Бывало и раньше, что она ругалась с девчатами, — без этого на производстве не обойтись. Да и как можно работать спокойно, когда с великим напряжением снимали за смену 80—90 валов! У всех гудели спины от усталости, мелко дрожали от натуги руки. Лихорадка и нервозность исчезли на линии после того, как стали выдавать по 120—140 валов, когда применили метод Юдина — Степанюк.
«Метод Юдина — Степанюк…» — механически повторила Рая и усмехнулась — вот до чего привыкла к новому названию, даже не обращает внимания, что в него включена и ее фамилия. Произносит ее равнодушно, как чужую, а ведь это и называется славой. Быть может, в фамилии вся и причина сегодняшней стычки. Будь метод назван по-другому — никакой ругани не было бы, все шло бы спокойно. Но разве от нее зависело, как назовут метод? Разве от нее зависело, что у Мани болели зубы в тот день, когда пришел фотограф заводской многотиражки?
«Эх, Манька, Манька! — с сожалением думала Рая. — Низкое у тебя мнение о людях».
Вспомнилось, как она, демобилизовавшись из армии, в первый раз пришла в цех шасси. Одета она была в гражданское и одета нарядно потому, что давно ждала минуты, когда сможет снять военный костюм и быть в простом женском платье. Ждала и, конечно, готовилась к этой минуте.
Как теперь помнит: помощник начальника цеха удивленно приподнял брови, когда к нему заявилась этакая разнаряженная девица и сообщила о своем желании работать в цехе. Обычно такие девушки застревали в отделах заводоуправления.