Z значит Захария
Шрифт:
Я могла бы писать и писать о подобных мелочах, ведь мне многое пришлось постигать собственным умом, после того как до меня, наконец, дошло, что, возможно, я останусь одна до конца своих дней. Больше всего мне повезло с тем, что в долине есть магазин, да не какой-нибудь, а большой супермаркет с отличным выбором товаров, а всё потому, что основными покупателями были амиши. Ещё одна удача — что война закончилась весной (она, собственно, весной и началась — длилась всего-то одну неделю), так что у меня было целое лето на то, чтобы разобраться в ведении хозяйства, преодолеть страхи и продумать, как подготовиться к зиме.
Вот, например, отопление. В доме была топка, работающая на мазуте, и газовая плита. Ток и телефон отключились одновременно, а мазутная топка без электричества не работает. Газовая плита действовала,
Я начала писать утром, пока отдыхала. Потом переделала кое-какие дела, пообедала, и сейчас уже вторая половина дня.
Опять появился дымок. Уже точно по эту сторону Клейпол-риджа. По моим догадкам — где-то на полпути между грядой Клейпол и холмом Бёрден-хилл. А это значит, что он (они? она?)увидел долину и направляется сюда.
У меня такое чувство, будто это начало конца. Надо решиться на что-то конкретное.
Очень странно. Кто бы это ни был — он не спешит. Если он перевалил через гряду — а он наверняка сделал это — то уже должен был увидеть долину и зелёные деревья, ведь Клейпол-ридж выше холма Бёрден-хилл. Во всяком случае, оттуда виден дальний конец долины; это я знаю точно, потому что в былые времена сама бывала на Клейпол-ридже много раз. Почему же путник не торопится?! Если бы он пошёл в сторону Дина или наоборот, на восток по девятке, его глазам предстала бы лишь мёртвая пустыня: всё серое и бурое, голые стволы вместо деревьев. Вероятно, на всём протяжении своего пути (откуда бы он ни пришёл) путник ничего другого и не видел. Между грядой и Бёрден-хилл — всё та же мёртвая зона. Оттуда до долины всего миль восемь; и всё же пришелец остановился и разбил лагерь.
Завтра утром мне надо бы сходить на Бёрден-хилл, залезть на дерево и понаблюдать. Пойду не по дороге. В лесу, выше по склону, вьётся тропинка, ведущая в ту же сторону. В нашем лесу полным-полно тропинок, и я знаю их все. Если пойду, то возьму одно из своих ружей — лёгкое, 22-го калибра. Я неплохо стреляю, лучше, чем Джозеф и Дэвид, хотя упражнялась только на жестянках и бутылках. У отцовского большого охотничьего ружья слишком сильная отдача. Я пыталась стрелять из него, но при нажиме на спусковой крючок невольно съёживалась, отчего прицел шёл насмарку. Вообще-то, я, конечно, не собираюсь пускать ружьё в ход, я вообще не люблю никакого оружия; просто мне кажется, что будет разумным взять его с собой. В конце концов, я же не знаю, чего ожидать.
Сегодня вечером, перед тем как отправиться — если я отправлюсь — нужно наносить в пещеру воды и приготовить что-нибудь поесть. Я не смогу развести костёр после того, как чужак войдёт в долину: днём он может увидеть дым, а ночью — пламя, потому что раскладывать костёр придётся снаружи. Однажды мы разожгли огонь внутри пещеры, она наполнилась густым дымом, и нам пришлось спешно удирать. Вечером я приготовлю курицу, сварю вкрутую несколько яиц, испеку кукурузные лепёшки — вот и не придётся питаться одними консервами, по крайней мере, несколько дней.
Воду я смогу потихоньку приносить ночью из ручья. Но всё-таки на всякий случай надо сделать запас. У меня есть шесть больших бутылей — ёмкостей для сидра с завинчивающимися крышками.
Вода — это была ещё одна проблема, которую мне пришлось решать, когда выключилось электричество. Около дома был — то есть он там и сейчас есть — артезианский колодец около шестидесяти футов в глубину с электрическим насосом. У нас имелся электрический нагреватель для воды, душ, ванна, всё такое, но, ясное дело, теперь ничто из этого не работает. В артезианскую скважину нельзя опустить ведро — отверстие слишком узкое; значит, воду придётся добывать в другом месте. У меня на выбор были два ручья. Один протекает около пещеры — вот, я вижу его отсюда — бежит по направлению к дому, но потом круто поворачивает влево, на пастбище, где образует пруд, вернее, маленькое озерцо, чистое и довольно глубокое, в нём водятся лещи и окуни. Второй, который называется Бёрден-крик (по имени нашей семьи, как и холм: Бёрдены были в этой долине первопоселенцами) — шире и больше, да и к дому ближе. Он течёт почти параллельно дороге и выходит из долины через южный проход. По существу, это небольшая река, очень красивая. Вернее, была когда-то красивой.
Поскольку эта речка ближе, я собиралась носить воду из неё; пары вёдер за раз мне было бы достаточно. Но тут я кое-то заметила — надо сказать, вовремя. В речке водилась рыба, хоть и не такая большая и не так много, как в пруду. Но в самый же первый раз, отправившись за водой, я увидела, как мимо меня пронесло течением мёртвую рыбку. На берегу лежала мёртвая черепаха. Речка втекает в долину через расщелину в каменистой гряде слева от Бёрден-хилла; то есть вода приходит снаружи, и она отравлена. Я долго вглядывалась в речку, не подходя, однако, к ней близко, и поняла: там нет ничего живого, вообще ничего, даже лягушек, даже жучков-водомерок.
Я испугалась. И побежала с вёдрами к пруду, на его верхний конец, где в пруд впадает маленький ручей. Никогда ещё я так не радовалась, увидев в воде стайку мальков! Как обычно, они скользнули прочь. С водой всё было в порядке, и такой она остаётся до сих пор. Ручей вытекает из родника в склоне холма, прямо здесь, в долине, и, должно быть, вода поступает туда откуда-то из глубинных слоёв. Я всё время ловлю в пруду рыбу и ем её; это мой самый стабильный источник пропитания — кроме середины зимы, когда рыба перестаёт клевать.
Всё, решено, отправлюсь завтра, как только рассветёт. Теперь, решившись, я начинаю волноваться по совсем уже дурацкому поводу: как я выгляжу? Не надо ли приодеться? Думала об этом всё утро, пока была в доме, даже в зеркало смотрелась, что в последнее время случается нечасто. Я хожу в голубых джинсах, но это мужские джинсы — в магазине их навалом, а вот женских нет; то есть сидят они не очень, мешковатые какие-то. И мужская рабочая рубашка из фланели, и мальчишечьи теннисные туфли. Элегантностью здесь и не пахнет. Не говоря уже про причёску — волосы я просто отхватила ножницами и всё. Одно время я накручивала их на ночь, как тогда, когда ходила в школу; но на это требовалось много времени, и я наконец решила, что всё равно никто кроме меня моих кудрей не видит. Так что волосы у меня просто прямые, правда, чистые, и стали гораздо светлее, потому что я много времени провожу на воздухе. И я вроде бы не такая плоская, как раньше, хотя кто его знает — разве в этой одежде разберёшь?
И всё-таки — может, надеть платье? А вдруг это спасательная группа, посланная властями? Наверно, стоит пробраться обратно в дом и переодеться. У меня ещё одна пара приличных брюк осталась, остальные износились. А вот платья я не надевала с самой войны. Впрочем, карабкаться на дерево в юбке не очень-то удобно. Думаю, сойдут и брюки — они красивые.
24 мая
Это мужчина, и он один.
Сегодня утром я отправилась в поход, как запланировала. Надела приличные брюки, взяла ружьё, повесила на шею бинокль. Залезла на дерево и увидела, как он идёт по дороге. О его внешности сказать пока ничего не могу, потому что он с ног до головы был одет в защитный костюм — такой зеленоватый, из синтетической ткани. На лице — стеклянная маска для глаз; словом, очень похоже на водолазный костюм, только посвободнее. На спине у него, опять-таки как у ныряльщика, висел баллон с воздухом. Но всё же, хотя я и не могла видеть его лица, по походке и росту было понятно, что это мужчина.