За безупречную службу!
Шрифт:
— Ты охренел, что ли? — обратился он к сидевшему за баранкой Спецу. — До белочки допился, шуток не понимаешь? Куда ты такой пьянющий за руль-то полез?
Вместо ответа под нос ему сунули пистолет, из-за надетого на ствол длинного глушителя казавшийся неправдоподобно огромным. Глушитель издавал отчетливый запах железа и оружейной смазки; рука, державшая пистолет, не дрожала, да и вообще, пьяным Спец теперь не выглядел — ну вот ни капельки!
— Ты чего? — начиная понимать, что вечер не задался, уже другим, настороженным и испуганным голосом обратился к спутнику Зуда.
— Заткнись, — подал, наконец, голос Спец. — Будешь вякать не по делу — опять вырублю. Бить неудобно, могу покалечить, поэтому
И Зуда внял доброму совету: усох и стал терпеть, хотя на языке у него вертелось великое множество вопросов — в большинстве своем, как он сам понимал, бессмысленных, продиктованных обычным испугом. А на те, которые все-таки имели смысл, Спец явно собирался ответить в ближайшее время. Вот только Зуда почему-то вдруг засомневался, что хочет услышать эти ответы. Вот уж, действительно: меньше знаешь — дольше живешь…
Потом был жиденький сосновый лесок и освещенная фарами джипа придорожная канава, на дне которой Зуда собственноручно отрыл себе неглубокую, чуть выше колена, могилку. Копал он саперной лопаткой, которую Спец отыскал в багажнике. Лопатка была непростая, из сверкающей, как столовое серебро, нержавеющей стали, с черенком полированного красного дерева — вот именно, губернаторская, разве что без золоченого герба на лезвии и пластины с выгравированной дарственной надписью на рукоятке. Рыхлый песок копался легко, но он был густо перевит сосновыми корнями, которые приходилось рубить, так что Зуда быстро вспотел, запыхался и натер на отвыкших от черной работы ладонях кровавые пузыри. Это вспоминалось урывками, как просмотренный в пьяном виде фильм ужасов; смутно помнилось, как ползал на коленях и, хлюпая носом, умолял не стрелять, как пытался врать и выкручиваться, и ни одна из этих попыток не увенчалась успехом — Спец, казалось, видел его насквозь и не оставлял ему никаких шансов отвертеться.
Зато сказанная в конце концов правда о том, как погиб Камышев, и каким образом его именные часы оказались у подполковника Сарайкина, запомнилась отчетливо — так, словно Зуда долго учил текст и репетировал эту сцену перед зеркалом: и хотел бы забыть, да не выйдет. Уверенность в том, что, дослушав до конца, Спец спустит курок, была настолько сильна, что Зуда до сих пор не мог поверить, что жив, и время от времени украдкой ощупывал себя, чтобы в этом убедиться. Сейчас, когда Спец практически невредимым доставил его обратно в клуб, надежда, что все как-нибудь обойдется, заметно окрепла.
Впрочем, это еще бабушка надвое сказала.
— И что теперь? — спросил он, избегая смотреть на сидящего слева, за рулем, Спеца.
Якушев помедлил с ответом — не потому, что затруднялся с формулировкой, и не затем, чтобы придать своим словам дополнительный вес. Причина задержки была в другом: он вдруг обнаружил, что никак не может совладать с собственной рукой, мертвой хваткой вцепившейся в рукоятку лежащего в левом кармане куртки пистолета. Доводы разума, твердившего, что этот мелкий подонок еще может пригодиться для большого дела, и что, если уж так приспичило его мочить, делать это надо было там, в лесу, а не здесь, в центре города, были бесполезны. «Глас вопиющего в пустыне», — частенько говорила, на полуслове оборвав воспитательную беседу с нашкодившим и упорно не желающим каяться внуком, покойная бабушка Юрия, констатируя тщетность своих усилий.
Пальцы, наконец, разжались, и наполовину вытащенный пистолет беззвучно скользнул обратно в карман.
— Твое мимо тебя не пройдет, — пообещал Якушев. — Теперь все зависит от тебя. Вариантов хватает. Можешь обратиться за помощью к своему приятелю Сарайкину. Расскажи ему о нашем разговоре, и он разом решит все твои проблемы — ему, сам понимаешь, просто не терпится послушать твое
— Хороши варианты, — буркнул Зуда.
— А ты что хотел — медаль? Или именные часы? Выжить ты можешь только за решеткой, да и то не факт. Но это твой единственный шанс. Сделаешь все как надо, потом напишешь явку с повинной, и я, так и быть, не стану о тебя мараться.
— А Сарайкин?
— А Сарайкин не успеет. Естественно, если ты сам ему не подставишься.
— А… — начал Зуда, но торга не получилось: не глядя на него, собеседник толкнул дверцу и вышел из машины в дышащую выхлопными газами прохладу одной из последних ночей уходящего лета.
Не закрыв дверцу и даже не обернувшись, он неторопливой походкой двинулся прочь и вскоре скрылся за углом здания. На только что покинутом им водительском сидении остался лежать, поблескивая в свете далекого фонаря гладким как зеркало, широким лезвием, большой охотничий нож с удобной роговой рукоятью. Когда Спец пропал из вида, Зуда перевел взгляд на нож и долго смотрел на него, как будто в этом простом предмете был заключен ответ на вопрос, как теперь быть.
Ответа явно не существовало — по крайней мере, такого, который полностью устраивал бы Евгения Зударева. «Кто не был, тот будет, кто был, не забудет», — вспомнилась вдруг старая присказка, внезапно наполнившаяся живым, конкретным и крайне неприятным смыслом. Да, приятного мало, но приходилось признать, что Спец прав: на воле Зуде долго не протянуть. Что Сарайкин! Если подробности только что завершившегося разговора получат огласку, подполковнику придется стать в очередь желающих открутить Зуде голову.
Оставалось лишь констатировать, что он, наконец, допрыгался. Теперь он, как паровоз без тормозов, катился по проложенным кем-то рельсам, не имея возможности ни свернуть, ни остановиться, хотя отчетливо видел, что рельсовый путь ведет в глухой тупик. А началось с ерунды — с каких-то, прости господи, дурацких золотых часов, дарственная надпись на которых автоматически сводила их рыночную стоимость к нулю.
До конца осознав, насколько сильно вляпался, Зуда яростно ударил кулаком по пластиковой панели. От удара приклеенный к шероховатому пластику дорожный складень с ликами святых оторвался и канул во мрак под передней панелью. Зуда тоскливо и грязно выругался, а затем, согнувшись пополам, кряхтя, принялся ощупывать резиновый коврик у себя под ногами: несмотря ни на что, машина должна была вернуться в гараж ровно в том виде, в каком ее оттуда взяли.
Мероприятие началось строго по графику, в шестнадцать ноль-ноль, и проходило в теплой, дружественной обстановке, которая становилась все непринужденнее по мере того, как пустели многочисленные бутылки. К шести вечера все присутствующие уже основательно надрались, и большая официальная пьянка, как обычно бывает в подобных случаях, распалась на множество мелких междусобойчиков. Все торжественные тосты уже были произнесены. Виновник торжества выслушал из уст представителя головного офиса «Точмаша» слова благодарности за решительность, принципиальность и личную храбрость, проявленные во время рейдерского захвата предприятия, и принял из рук все того же представителя ценный подарок. По иронии судьбы подарок представлял собой дорогой швейцарский хронометр в золотом корпусе с именной гравировкой. Размышляя о том, что ему делать с двумя парами именных часов, Анатолий Павлович прослушал половину дифирамбов, которые пел его профессионализму и верности долгу полкан из областного управления, прибывший в Мокшанск, чтобы официально объявить о присвоении подполковнику Сарайкину очередного звания и назначении его на новую должность.