За безупречную службу!
Шрифт:
Сарайкин одной длинной затяжкой добил окурок, с трех шагов бросил его в урну и, как обычно, попал — глазомер и координация движений у него всегда были завидные.
— Я тоже, — согласился он, — особенно взаимное.
— О, разумеется! Я в курсе, где обычно лежит бесплатный сыр, если вы об этом.
— Об этом, об этом, — закуривая новую сигарету, подтвердил Анатолий Павлович. — За лакомый кусочек придется заплатить, и недешево.
— Разумеется, — повторил Великанов. — Я знаю, что вы своего не упустите. Но хотелось бы, чтобы и вы обо мне кое-что узнали. Я видел, как вы улыбнулись, когда полковник Ершов назвал мою фамилию. Действительно, смешно: от горшка два вершка, и вдруг — Великанов! Так вот, чтоб вы знали, это веселое несовпадение вовсе не случайно. Фамилию мне
— Да, народ у нас в детдомах работает веселый, — сочувственно покивал головой Сарайкин. — И теперь веселый, а уж раньше-то!.. И что же было дальше?
— Дальше было много всякой всячины, из которой, собственно, и складывается жизнь любого человека. Это не имеет значения, Анатолий Павлович. Главное о себе я вам уже рассказал. И надеюсь, что вы как человек опытный и неглупый, сумеете сделать из сказанного правильные выводы.
Сарайкин снова покивал — уже без деланного сочувствия, но с искренней озабоченностью. В самом деле, маленькая деталь биографии, о которой только что поведал ему Великанов, говорила о многом. Человек, достигший в теперешней Москве таких высот, как собеседник Анатолия Павловича, это уже не столько человек, сколько акула — лишенный эмоций биологический робот-убийца с калькулятором в голове и холодным булыжником на месте сердца. А детдомовский заморыш с издевательским прозвищем вместо фамилии, сумевший сделать такую карьеру — акула в квадрате, а может, и в кубе. И все, что он тут наговорил, таким образом, сводится к следующему: мне нужен товар, я готов за него заплатить, но не надо слишком широко разевать рот — того и гляди, лицо порвешь.
— Не все же в деревне дураки, — повторил Анатолий Павлович. — И сколько же, по-вашему, должен стоить тот кусочек сыра, о котором мы говорим?
— Ценю в людях прямоту, — сообщил Великанов. — Но не находите ли вы, что тут не самое подходящее место для обсуждения подобных деталей?
Подтверждая его правоту, дверь ресторана распахнулась, выпустив на крыльцо веселую компанию разгоряченных спиртным и танцами участников банкета — мужчин, большинство которых уже щеголяло без пиджаков и галстуков, и женщин, под воздействием алкоголя и лести явно забывших, сколько им лет, сколько они весят и как выглядят. Сарайкина хлопнули по плечу, поцеловали в щеку липкими от помады губами, обдав при этом неприятным смешанным запахом коньячного перегара и еды, сунули в руку фужер и осыпали поздравлениями. Не без труда вырвавшись из цепких объятий дамы, возглавлявшей городское управление торговли, Анатолий Павлович обернулся и через плечо бросил взгляд на спокойно стоящего в сторонке Великанова. Столичный гость опять выглядел вдребезги пьяным, почти неотличимо сливаясь с окружением, но Сарайкин точно знал, что это всего-навсего маска — одна из многих, которыми пользовался для достижения своих целей этот опасный человек.
Поймав взгляд полковника, Великанов пьяно ухмыльнулся, а затем поднес к уху кулак с оттопыренным большим пальцем и мизинцем, как будто говоря по невидимому телефону. Сарайкин на мгновение прикрыл глаза, сигнализируя, что все понял, после чего, подняв над головой фужер, прямо на крыльце громогласно провозгласил тост за самый лучший на свете город Мокшанск и его жителей — тоже, само собой, самых лучших, открытых и доброжелательных людей на планете.
О том, с каким удовольствием покинет этот город и больше никогда не увидит ни его, ни его обитателей, Анатолий Павлович говорить не стал: во-первых, это прозвучало бы невежливо, а во-вторых, все, кто его в данный момент слушал, знали это и так, без слов.
Глава 19
Погода держалась ясная, погожая, солнце светило с безоблачного неба, почти как в августе; кое-кто уже начал заикаться о бабьем лете, но до настоящего бабьего лета было еще далеко — стояла всего-навсего середина сентября, и даже высаженные вдоль Кутузовского проспекта полумертвые от обилия выхлопных газов деревья пожелтели еще далеко не целиком.
Небо было такое ясное, что его голубизна без труда угадывалась даже сквозь
Тем заметнее был долговязый, провинциального вида молодой человек, намертво застрявший перед стеклянной витриной расположившегося в цокольном этаже одного из старых сталинских домов автосалона. Там, за витриной, подсвеченные скрытыми галогенными лампами, красовались поставленные бок о бок «астон-мартины» — точь-в-точь такие, на каком гонял секретный агент британской короны Джеймс Бонд. В витрине их было четыре штуки — ровно на четыре больше, чем довелось увидеть Евгению Зудареву за всю его предыдущую жизнь.
Теперь это упущение было наверстано, и, стараясь стать так, чтобы его туманное отражение в витринном стекле разместилось поближе к водительской дверце одного из диковинных авто, Зуда с трудом верил собственным ощущениям: неужто это наяву? Вот он, Жека Зударев, а вот — целый табун настоящих, всамделишных «астон-мартинов» — ну не чудеса? И плевать, что между ними толстое, наверняка пуленепробиваемое стекло, и что в салон его, скорее всего, просто-напросто не пустят; плевать, что потрогать эту воплощенную мечту, не говоря уже о том, чтобы посидеть за рулем или прокатиться, не получится так же верно, как если бы это были не реальные тачки, а изображение на экране или картинка в глянцевом журнале. Зуда ведь знает, что они настоящие, и что он стоит всего в паре метров от них. Вчера торчал в Мокшанске и общался с этим козлом Сарайкиным, а сегодня стоит посреди Москвы и разглядывает «астон-мартины» — чем плохо-то? Это как увидеть кинозвезду или, скажем, Бога: свезло тебе — смотри и радуйся, а лапать-то зачем?
Воспоминание о Сарайкине вернуло его с небес на грешную землю, а взгляд, брошенный на дисплей мобильного телефона, подтвердил, что произошло это весьма своевременно: он оставался в графике и пока, слава богу, никуда не опаздывал, но и считать ворон, глазея на выставленные в витрине атрибуты чьей-то недосягаемо красивой жизни, было некогда. Да это ему уже и наскучило: глазей не глазей, все равно ничего не изменится — «астон-мартин» не подешевеет, а сам ты не разбогатеешь, особенно если будешь и дальше торчать посреди тротуара, как деревенское пугало, потешая народ.
Порывшись в кармане, Зуда достал оттуда уже порядком истрепавшуюся бумажку с нарисованной от руки схемой, где неровной пунктирной линией был намечен его маршрут. Сверившись с номерами ближайших домов, он примерно определил по схеме свое местоположение. Получалось, что от конечной точки, помеченной на схеме жирным косым крестом, его отделяет не такое уж большое даже по меркам провинциального Мокшанска расстояние — километр, от силы полтора. Дорога была несложная — прямо, потом направо и во двор; уверившись в том, что не заблудится, даже приняв на грудь литр водки, Зуда спрятал схему обратно в карман, закурил и неторопливой разболтанной походочкой местечкового хулигана двинулся в сторону центра.
В последнее время Зуда много размышлял. Это непривычное для него занятие, как водится, принесло какие-никакие плоды: он понял, каким лопухом выставил себя в этой истории, и твердо решил исправить положение. Он вел себя, как последний лох, позволяя всякому, кому не лень, употреблять его на манер одноразовой пластиковой вилки — попользовался, сломал и выкинул без малейшего сожаления. Но теперь, опомнившись, Зуда решил, что такое положение вещей ему в чем-то даже на руку: умные дяди привыкли не принимать его в расчет, и этим грешно не воспользоваться.