За чужую свободу
Шрифт:
Все гостиницы и рестораны были переполнены офицерами и приезжими из окрестных городков. В одном из лучших ресторанов города, в» Золотой Саксонии», друзья едва нашли свободный столик и спросили себе обед. За большим столом посреди зала сидела многочисленная компания прусских офицеров. Они шумели больше всех. Громко стучали по столу бутылками, не обращали внимания на русских офицеров, кричали и делали вслух замечания насчет находившихся в зале дам. Среди этой шумной компании находился и лейтенант барон Герцфельд.
Бахтеев брезгливо пожал плечами
– Посмотри, – сказал он, обращаясь
– И будут хозяйничать в побежденной стране, – добавил Зарницын.
В эту минуту раздался резкий голос барона.
– Нам нечего таскать для них из огня горячие каштаны. Увидите, благодаря нашим победам эти господа захватят себе и Познань, и герцогство Варшавское. Пусть эти оборванцы убираются назад за Неман, в свои медвежьи берлоги.
Герцфельд не успел кончить, как около него очутился князь Бахтеев, бледный, с горящими глазами.
– Господин лейтенант, – резко и отчетливо проговорил по – немецки князь, – вы – пьяный нахал.
После этих слов, прозвучавших, как пощечина, в зале водворилась мгновенная тишина.
Герцфельд в первые минуты не мог понять, что про изошло. Но наконец он понял и весь красный вскочил, хватаясь за эфес сабли. Его товарищи тоже вскочили.
– Повторите, что вы сказали, – хриплым голосом за кричал он, надвигаясь на Бахтеева.
– Если вы сделаете еще шаг ко мне, – страшным шепотом произнес князь, – то, клянусь, я разобью вам голову.
Было что-то до такой степени угрожающее в бледном лице князя, в его потемневших глазах, что барон сделал шаг назад.
– Вы дадите мне удовлетворение, – прохрипел он.
– Когда угодно, – быстро ответил князь. – До завтра меня можно найти на квартирах драгунского полка третьей Дивизии. Я князь Бахтеев. А теперь даю вам пять минут сроку. Если через пять минут вы не уйдете отсюда, то я выкину вас за дверь.
И, круто повернувшись, князь с этими словами спокойно отошел на свое место.
– И это наши союзники, – с пренебрежением произнес Новиков.
– Больше, – сказал Зарницын, – это люди, которых мы пришли спасать. Но, однако, брат, ты заварил скверную кашу. Ты знаешь, как к нам относятся в таких случаях. В конце концов всегда виноваты мы.
– Да, – отозвался Новиков, – государь видит в них несчастных, угнетенных жертв и требует от нас особого внимания к ним. Хороши угнетенные жертвы, нечего сказать! По правде сказать, я предпочел бы драться с ними, а не с французами.
Между тем Герцфельд, переговорив вполголоса с товарищами, встал со всей компанией и шумно вышел из залы, не заплатив по счету.
С наступлением темноты оживление в городе не прекращалось. Окна домов были ярко освещены, на площади и главных улицах горели цветные лампионы.
Толпы народа теснились по берегам Эльбы, где располагались русские войска для встречи святой ночи.
И вот несметные толпы народа словно замерли.
Могучий хор тысячи русских голосов запел бессмертную песнь» Христос воскресе!». Ликующие звуки подымались к чистым звездам.
Святая ночь медленно плыла над землей…
И никто
И в эту ночь, двумя часами позднее, бледный, странный человек с загадочными серыми глазами и непроницаемой душой, один в скудно освещенном, мрачном кабинете Брюлевского дворца, в слезах умиления писал:
«В субботу 12–го, после обедни, следовательно, после» Воскресни, Боже», мы вступили в Дрезден, а в полночь мы пропели на берегах Эльбы» Христос воскресе!«Трудно передать вам волнение, охватившее меня при воспоминании обо всем происшедшем за этот год и о том, куда нас вело Божественное Провидение!..
И сквозь эти слезы он не видел грозного призрака грядущего, потоков крови и нищей, убогой, разоренной своей страны, погибающей в безысходном рабстве.
XII
«Сел. Риппах, 18 апреля 1813 г.
Я пишу вам, – зачем? Я знаю, что этого письма я все равно не отправлю. Но в эти часы напряженного молчания ночи, накануне боя, на роковой черте жизни и смерти, моя душа зовет вас. Ваше прекрасное строгое лицо неотступно преследует меня, это лицо на котором, на один краткий миг я видел выражение страстной души. Моя жизнь до встречи с вами – пуста. У меня не было прошлого, у меня не было воспоминаний. Мое прошлое, мое настоящее, мое будущее – вы. Все от вас и к вам. Разве это не безумие! О пусть, обожаемая Ирина, это безумие… Но у меня нет ничего больше… На полях славы, в ожидании боя, в вихре событии, решающих судьбу мира, я вижу только вас. Я одинок, я всегда был одинок. Не в первый раз иду я в бой, и никогда мысль о смерти не волновала меня, но теперь, – клянусь вам, это не страх, – я боюсь умереть, не увидев еще раз этого лица, этих темных глаз, не почувствовав мгновенного трепета нежной руки…»
Две сальные свечи тускло освещали убогую обстановку комнаты. Простой деревянный стол, табуретки и широкие лавки вдоль стен. Это был один из крайних домиков селения, почти покинутого жителями. Но эта обстановка казалась настоящим комфортом в походной жизни. Позиции у Риппаха были заняты генералом Ланским с передовым отрядом авангарда Винцингероде.
В углу на лавке, прикрывшись шинелью, спал юный корнет Белоусов из эскадрона князя Левона. Ему было не более восемнадцати лет, и это был его первый поход.
Князь бросил перо и задумался. Им вновь овладело чувство глубокой апатии. Вспышка страсти, нежности, мечты погасла так же быстро, как и зародилась. Опять выплыл мучительный вопрос: зачем? Зачем это письмо, которое он не думал отправлять? Глупое мальчишество!.. Зачем он здесь? Зачем этот поход? И зачем и самая жизнь?
Ему вспомнилось бледное лицо Монтроза. Тот знает, зачем живет, и умеет внушать это другим.
«Я не гожусь в проповедники, – думал князь, – пусть они дадут мне настоящее дело, – тогда, быть может, я отдамся им душой и найду цель жизни. Новикову кажется, что он нашел эту цель, но он что-то не похож теперь на счастливого человека, ему недостает его Герты…»