За чужую свободу
Шрифт:
– Да, – кивнула головой Ирина, – мы там были и встретили там знакомого вам офицера, Старосельского. И ему-то и поручил Никита Арсеньевич передать вам, что мы едем в Карлсбад.
Ирина, сама того не замечая, совершенно утратила свой высокомерный тон и надменный вид. Ее голос звучал обычной простотой.
– Старосельский? – повторил Левон. – Да, я знал его. Но я не видел его. Он был убит в самом начале сражения.
Вспомнив убитого товарища, Левон снял кивер.
– Убит! – с волнением произнесла Ирина. – Такой молодой, такой веселый… Боже!..
– Теперь вы видите, Ирина, – тихо начал Левон, – что я не знал. Только поэтому я не приехал раньше… хотя, кажется, мне было бы лучше не приезжать вовсе. Я не ожидал такой встречи… Мы расстались не врагами, –
Он говорил с глубоким чувством, тихим и серьезным голосом. Облокотясь на перила веранды, Ирина неподвижно смотрела перед собой. Князь видел ее строгий профиль, черные локоны, яркую розу в волосах и печальные глаза. И во всей ее склоненной фигуре, в этих глазах не было ни надменности, ни холодности. И, казалось, была минута, когда Ирина, как тогда в Петербурге, вдруг обернется к нему с доверчивой улыбкой и, как тогда, протянет ему руки… Но этого не случилось. Ее лицо стало вдруг снова холодно и непроницаемо, и, выпрямившись, опять чужая и недоступная, она ответила равнодушным тоном:
– Но ничего не случилось. Я очень рада видеть вас. И что могло случиться? У нас разные пути в жизни. Я интересуюсь вашей судьбой, как племянника моего мужа. Я уважаю вас, как честного человека и мужественного офицера.
– Но ведь было время… – начал Левон.
Краска медленно залила ее лицо.
– Я прошу вас забыть об этом, – дрогнувшим голосом прервала она. – Это было… это прошло…
– Но что было и что прошло! – страстно воскликнул Левон. – Было одно мгновение, но оно безвозвратно… Ему не будет повторения, я знаю это… я не жду его, не ищу его… но были тихие вечера, долгие разговоры, была нежная сестра, было тепло и свет в одинокой жизни!.. И этого нет! И этого не будет, говорите вы… Это жестоко и незаслуженно… – упавшим голосом закончил он.
– Эта дружба была самообманом, – отвернувшись, сказала Ирина. – Вы должны знать это… Но Бога нельзя обмануть… да и притом все это уже пережито… Все прошло… Все это было не нужно… Надо совсем иное… – Ирина говорила медленно, с усилием. – Но вот и Никита Арсеньевич, – с видимым облегчением вдруг прервала она себя.
Левон обернулся. По дорожке шел старый князь в сопровождении молодого красавца в конногвардейском белом мундире.
– Кто это? – спросил Левон, пристально глядя на Ирину.
Ему показалось, что Ирина слегка покраснела и в ее голосе послышалось смущение, когда она ответила:
– Это князь Пронский.
Это имя было слишком известно в столичных кругах, и Левон, конечно, слышал его. Он круто повернулся и пошел навстречу старому князю.
Никита Арсеньевич, узнав его, еще издали раскрыл свои объятия, крича:
– Иди, иди, блудный племянник!
Он с большим чувством обнял Левона. Потом познакомил его с Пронским.
– Очень рад наконец встретиться с вами, – любезно сказал Пронский. – Я так много слышал о вас от Никиты Арсеньевича и встречал ваше имя в реляциях о Будисинском сражении.
Левон сдержанно поклонился. Дядя взял его под руку и стал подробно расспрашивать.
Как бы находя себя лишним, а, главное, заметив на террасе белую фигуру Ирины, Пронский, извинившись, поспешил вперед. Левон, нахмурясь, посмотрел ему вслед. Пока они дошли до террасы, Левон успел в общих чертах сказать о себе и о том, как попал он сюда с раненым Новиковым.
– Бедняга, – заметил Никита Арсеньевич, – непременно навещу его.
Войдя на террасу, они застали Ирину сидевшей в качалке и около нее князя Пронского, что-то оживленно рассказывавшего ей. Ирина равнодушно слушала его.
Завязалась общая беседа. Главным образом говорили Пронский и Никита Арсеньевич. Разговор вертелся вокруг предстоящего в Праге мирного конгресса. Старый князь был уверен, что в августе будет уже заключен мир, так как обе стороны в достаточной мере истощены и, кроме того, продолжение войны не в интересах России. Как человек, близкий к императорской главной квартире, Пронский был очень сдержан, не возражал и не соглашался с
– Наполеон очень упрям и снова чувствует себя победителем, – заметил он. – Поведение Австрии тоже еще нерешительно.
– Ох, уж эти друзья, – вздохнул Никита Арсеньевич. – Говорят, скоро сюда будет государь? – переменил он разговор.
Пронский пожал плечами.
– Мы знаем там столько же, сколько знают и здесь, – улыбаясь, ответил он. – Об отъезде государя мы часто узнаем только через несколько часов. Притом государь часто за последнее время выезжает в Нейдорф к прусскому королю.
– Говорят, государь живет совсем отшельником? – спросила Ирина.
– Мы также, – засмеялся Пронский. – Его величество всегда один в этом мрачном замке, как его называют, графа Штильберга. Но его величество имеет о чем подумать. Но, Боже мой! Княгиня, представьте себе наше положение. Положим, наше местопребывание – цветущая долина, но ведь и самый чудный вид надоест, если он целые дни перед глазами. Службы у нас нет. Мы» на всякий случай»… И если бы вы знали, как уныло тянутся вечера, особенно ненастные… Брр… Благодарю Бога, что его величеству пришла мысль отправить именно меня сюда с письмом к великой княгине.
– Вы знаете, – обратилась Ирина к мужу, – что князь приехал ко мне с приглашением от великой княгини сегодня на обед?
Никита Арсеньевич кивнул головой.
– Мне уже говорил Андрей Петрович. Это ведь не званый обед?
– Нет, – ответил Пронский, – ее высочество просто соскучилась по княгине, не видя ее второй день.
И он с улыбкой посмотрел на Ирину. Странное чувство испытывал Левон. Ему казалось, что он совершенно лишний, чужой. У Ирины свои интересы, свой круг новых и старых знакомых, и эта видимая близость к любимой сестре императора, конечно, наполняет ее жизнь. А этот красавец, так очевидно влюбленный? И что, действительно, для нее он сам, Левон, с его глупой и смешной, бесплодной любовью?.. Он хотел уйти, но князь решительно запротестовал, и Левон остался завтракать. К завтраку приехал и Евстафий Павлович, веселый и живой. Он шумно и непринужденно приветствовал Левона. Вообще во всей фигуре Евстафия Павловича было заметно чувство собственного достоинства. Прежней приниженности не было и следа. С тех пор, как он очутился за границей и старый князь, ни во что не вмешиваясь, передал ему полное ведение дел, Евстафий Павлович снова почувствовал себя барином. Он вошел в роль и распоряжался деньгами старого князя, как своими собственными. Сначала он еще пробовал спрашивать князя относительно расходов, но князь отмахивался обеими руками и просил Евстафия Павловича действовать совершенно самостоятельно. Он привез с собой новости о поражении армии Наполеона в Испании – Веллингтоном при Виттории.
Брат Наполеона, испанский король Иосиф, сам едва спасся, чуть ли даже не бежал во Францию.
– Ну, что ж, – заметил Бахтеев, – это сделает Наполеона более уступчивым.
Левон едва слушал эти разговоры, изредка бросая взгляды на Ирину и сидевшего рядом с нею князя Андрея Петровича. Он много слышал о необыкновенных успехах князя и теперь следил за ним с любопытством и ревностью, и должен был сознаться, что ни в наружности, ни в манере говорить молодого князя он не мог заметить ни признака чего-нибудь грубого или самодовольства и неприятной самоуверенности. Все в нем было естественно, изящно и просто. Он как будто совсем не придавал никакого значения ни своей красоте, ни своему положению, ни своим успехам. Особенно поразило Левона доброе и доверчивое выражение его необыкновенно больших и глубоких темных глаз. Пронский имел врожденный редкий дар очарования, и это в большей или меньшей степени испытывали все встречающиеся с ним и мужчины, и женщины. Он никогда не вызывал к себе, несмотря на свои успехи, острой ненависти мужчин. Любовь сама шла к нему навстречу, и он принимал ее так же естественно, как дышал. Через пять минут разговора он уже казался старым знакомым, проникнутым интересами своего собеседника, добрым и отзывчивым. Он располагал к откровенности и доверию, и у него было много друзей среди мужчин и женщин.