За чужую свободу
Шрифт:
Тирольская шляпа с пером и широкими полями, сдвинутая набекрень, закрывала от Новикова лицо юноши наполовину.
– Нет, – высоким звенящим голосом кричал юноша, – вы не будете убийцами! Убейте сперва меня, а потом опозорьте имя германца еовым убийством.
– Уберите проклятого мальчишку, – закричал Рейх, – или я сам заткну ему глотку.
Но в тот же момент Рейх отскочил и испуганно обернулся. Лошадь Новикова ткнула его мордой в шею. Не успел он сказать и слова, как Новиков, спрыгнув с лошади, стоял уже рядом с ним.
Рейх пришел в себя.
– А, это опять вы! – крикнул он. – Но теперь я не позволю вам больше распоряжаться.
– Я не стану спорить с вами, кто старший, – глухо ответил Новиков, пристально следя за Рейхом, старавшимся незаметно расстегнуть кобуру, – но ваши солдаты безоружны, так как мои казаки завладели их ружьями.
Рейх бросил вокруг себя растерянный взгляд. Он увидел толпу своих безоружных солдат и понял, что о сопротивлении нельзя и думать. Лицо его исказилось от бешенства.
– А все же они сдохнут, – крикнул он. – Солдаты…
Но прежде, чем он успел раскрыть рот, дуло пистолета блеснуло перед его глазами, и спокойный голос Новикова произнес:
– Теперь командуйте, – для них и для себя.
Рейх отшатнулся.
– Убирайтесь к дьяволу, – хрипло произнес он, поворачиваясь.
– Но прежде уберите солдат и велите вернуть пленным оружие, – повелительно произнес Новиков.
Рейх махнул рукой вахмистру и медленно побрел на поляну.
Вся эта сцена произошла так быстро, что и юноша – заступник, и пленные французы даже не рассмотрели своего спасителя и только тогда поняли, в чем дело, когда ушли готовые их расстрелять солдаты.
Новиков повернулся к пленным и вдруг замер. Из глубины леса с радостным лаем выбежала огромная собака и бросилась к юноше. Юноша обнял ее, потом собака подбежала, виляя хвостом, к пленным, обнюхала их и, вернувшись к юноше, глухо рыча, встала рядом с ним.
Почти следом за ней выбежал из леса молодой человек, опоясанный длиннейшей саблей, путавшейся у него в ногах, и тоже подбежал к юноше.
Новиков едва устоял на ногах.
– Рыцарь! – крикнул он. – Рыцарь!
Собака насторожилась и вдруг, понюхав воздух, бросилась к нему.
Юноша словно застыл, прижав к груди руки. Потом быстрым движением снял с головы шляпу и с громким криком:
– Это вы, вы, – побежал к Новикову.
Новиков протянул обе руки. Ему хотелось крикнуть:
– Герта, моя Герта! – но он сдержался, вовремя поняв, что выдал бы ее.
Герта добежала, вся сияющая, с глазами, полными радостных слез, и без раздумья, повинуясь мгновенному порыву, обняла его… Но через мгновение, вся пылающая, вырвалась из его объятий и сказала прерывающимся голосом:
– Так вы не забыли Макса Гардера? Я здесь с Гансом…
А Ганс, раскрыв рот, смотрел на эту странную встречу…
С удивлением и перешептыванием смотрели и солдаты на такую необычайную встречу немецкого ландштурмиста с русским офицером.
О пленных французах забыли, пока они сами не попросили развязать их.
XXX
Новиков только рукой махнул на вопрос урядника, что делать с немцами:
– Пусть убираются.
И немцы убрались скорее, чем предполагали. Казаки, не успевшие с утра как следует поесть, воспользовались готовыми кострами и, не спрашиваясь командира, занялись стряпней.
В стороне от всех, скрытые деревьями, сидели Герта с Новиковым. У их ног лежал Рыцарь.
– Это ужасно, ужасно, – рассказывала Герта, и ее холодная рука дрожала в руке Новикова. – Где же высокие мечты, где истинное геройство? О, я рада умереть за родину! Но не с ними. Я хочу видеть мою родину свободной, благородной, чтобы я могла гордиться ей… А они! Боже! Если бы вы знали, как травят они нас, как издеваются над нами… Для них мы – народное ополчение – сброд, бродяги… Они смеются над нами, унижают нас… Они запрещают нам говорить о свободе народа!! Они никого не щадят… они грабят своих и клевещут на других. Они внушают мне ужас и отвращение… О, – со стоном вырвалось у Герты, – клянусь вам, в саксонских деревнях, где они зверствовали, мне было стыдно, что я – дитя одной с ними страны… Я счастлива, что остановила сегодня это новое убийство. Их было на моих глазах так много, этих убийств. Я бросила свой отряд, узнав о перемирии, и была одна с Гансом и собакой. Я случайно увидела… Без меня вы бы опоздали… Они лгуны, предатели, – говорила она шепотом, с выражением ужаса и словно удивления. – Разве я могла думать, что это такой ужас! Разве то я слышала в доме отца и то ожидала… – Она опустила голову, и крупные слезы катились по ее бледным, похудевшим щекам… – Но нет! – воскликнула она, – не может быть, чтобы вся страна, весь народ сделались их жертвой! Ведь жив еще Штейн, жив Ян, растет Тугенбунд. Они не смогут задушить его, хотя этого хочет сам король и Гарденберг и вся прусская казарма. Мы спасем Пруссию от нее самой, иначе она станет проклятием мира и бесславно падет! Ваш государь поможет нам! Он добр, великодушен и свободолюбив…
Новиков вспомнил свою печальную, далекую родину и молча вздохнул…
А Герта час за часом передавала ему все, что испытывала и пережила за эти два месяца. И перед ним рисовались страшные картины бессмысленной злобы, разнузданных инстинктов, кровавых зверств, называемых подвигами…
И когда она кончила, он тихо обнял ее и стал ей шептать те слова, от которых возрождается душа, мир кажется прекрасным, и ослепительной волшебной сказкой становится весна молодой жизни.
Было решено, что Герта поедет в Карлсбад и будет жить там до заключения мира, который, конечно, как это бывает всегда, последует за перемирием. А Новиков возьмет отпуск, заручится пропуском, что, конечно, не представит затруднений, и проедет в Лейпциг за старым Гардером. А потом… потом ничего, кроме бесконечного счастья…
Так они мечтали!
Никогда так радостно не сияло для Новикова солнце, как в этот чудесный летний день, когда он ехал рядом с Гертой впереди своего маленького отряда.
Рыцарь бежал у самого стремени Герты, а Ганс, с которым уже познакомился Новиков, ехал за ней.
Рядом с Новиковым ехал и д'Обрейль. Юноша был счастлив и весел. Он не находил слов благодарности своему молодому спасителю господину Гардеру и без умолку рассказывал о себе и о своем императоре. Он еще не кончил Бриенской школы, той, в которой учился сам император. У него есть мать и отец, сенатор, и маленькая сестра Люсьена. Отец и мать сами благословили его на войну для защиты императора и Франции! Слова юного д'Обрейля дышали страстным обожанием своего императора. За дело при Бауцене 14–й полк причислен к молодой гвардии, но он не успел еще поставить на каску императорского орла.