За чужую свободу

Зарин-Несвицкий Федор Ефимович

– А теперь, – перебил его Рейх, – выпьем дружно за мир!

– Как за мир?! – воскликнул Новиков, и мгновенно волна радости поднялась к его сердцу. Мир – значит можно вполне отдаваться своим чувствам, искать Герту, найти ее и с ней вместе свое счастье. Он ни на миг не сомневался в том, что она жива. Это была какая-то странная, инстинктивная уверенность.

– Да, да, – весело повторил Рейх, видимо, довольный произведенным впечатлением. – За мир! Ну, положим, пока еще не совсем мир, а только перемирие, почти на два месяца! Вот что! А

за перемирием – мир, это ясно, как солнце. Меня уведомил Люцов. Мы все в восторге. Я всегда говорил, что наш Фридрих III стоит Фридриха II. Только оборванцы – ландштурмисты могут роптать. Мы же предпочитаем худой мир доброй ссоре. Наполеон увидел, что с нами теперь не легко справиться. Мы порядком пугнули его. Он и присмирел. Да, прусская армия первая в мире!.. – закончил он, чокаясь.

Новиков машинально чокнулся. Он так был поражен словами Рейха, что даже не знал, что отвечать. Самохвальство, тупость и наглость этого прусского офицера невольно внушали подозрение, что он выпил лишнее.

В конце концов, пристально вглядываясь в лицо Рейха, достойного подданного великого короля Фридриха III, Новиков нашел его забавным и не счел нужным отвечать ему. Но он все же считал вполне возможным заключение мира, конечно, не по тем соображениям, какие приводил Рейх.

– Значит, мы повернем домой? – спросил он.

– О, да, да, – подтвердил Рейх, – мы повернем домой! Довольно мы таскались по этим проклятым лесам, в голоде, в холоде, ежеминутно рискуя жизнью! Довольно войны, черт возьми! Да здравствует мир!

Солдат уже переменил бутылку и продолжал стоять наготове.

Рейх старался быть любезным с русским ротмистром; он не раз убеждался, что в русской кавалерии офицеры по преимуществу родовиты и богаты, из так называемых» бояр». А Новиков всем своим видом, а также умением говорить по – немецки поддерживал его в этом убеждении.

Рейх приказал принести побольше сена и усадил Новикова, предлагая ему закусить и выпить. Новиков, поглощенный своими мыслями, мало слушал словоохотливого немца, кое-как поддерживая разговор, но с удовольствием поел и выпил хорошего вина.

Утомление последних дней, бессонные ночи давали себя знать. Поблагодарив Рейха за гостеприимство, он пожелал ему доброй ночи и, завернувшись в шинель, уткнувшись в теплое сено заснул крепким сном. Скоро его примеру последовал и Рейх.

XXIX

Шум и громкие крики разбудили Данилу Иваныча. Уже рассветало. Небо было чисто, и над лесом загоралась заря. Новиков увидел необычайное оживление на поляне и услышал сердитый голос Рейха, окруженного толпой солдат.

Новиков вскочил и подошел к толпе. Солдаты, узнав офицера, расступились, и Новиков очутился в небольшом кругу, рядом с Рейхом.

Прямо перед собою он увидел трех юношей в форме французских стрелков. Один из них был офицер. Они стояли бледные, но спокойные, со связанными за спиной руками. Им было на вид лет по шестнадцати – семнадцати.

Небольшого роста, худенькие, еще не сформировавшиеся, они были похожи на кадет среднего класса.

Рейх, еще не протрезвившийся, с опухшим лицом, красными глазами, кричал хриплым голосом на ломаном французском языке.

Новиков не успел еще понять из его криков ни одного слова, как французский офицер вдруг вспыхнул и с загоревшимися глазами, тоном бесконечного презрения сказал, качая головой:

– О подлец, подлец!..

На мгновение Рейх опешил, но потом, как-то захрипев, словно зарычав, бросился к французу и поднял руку. Офицер страшно побледнел, но не отступил, не сделал ни одного движения, продолжая неподвижно смотреть в лицо обезумевшего Рейха.

Но рука Рейха не опустилась. Она осталась в воздухе, со страшной силой сжатая чужой рукой, и он услышал чей-то тихий, но угрожающий голос:

– Вы этого не сделаете, поручик Рейх.

Он повернул искаженное болью и злобой лицо и встретил холодный, жесткий взгляд Новикова.

Он отступил на шаг, и Новиков выпустил его руку. Проклятье застыло на губах поручика при взгляде на решительное, с плотно сжатыми губами лицо русского» боярина».

Пленный француз с облегчением вздохнул и посмотрел на Новикова детски – благодарными глазами.

– Что это значит? – со сдержанным бешенством начал Рейх, отходя в сторону.

Солдаты быстро отодвинулись, словно испугавшись, и отошли подальше.

– Это значит, – спокойно ответил Новиков, – что я помешал вам совершить поступок, в котором вы, конечно, потом раскаялись бы.

Последние слова Данила Иваныч произнес с нескрываемой насмешкой.

– Это не первый раз, – возразил Рейх. – Я умею с ними обращаться. Этих негодяев взяли в плен. Они шпионили за нами.

– Но ведь теперь перемирие, – заметил Новиков.

– Тем лучше, – скривив в улыбку губы, сказал Рейх. – Под шумок легче отправить к черту десяток – другой этих молодцов.

– Во всяком случае не при мне, – холодно сказал Новиков и, обратившись к своим казакам, громко крикнул:

– Развязать пленных!

– Этого вы не смеете делать, – теряя самообладание, закричал Рейх. – Это моя добыча, и я расстреляю их! Не сметь их развязывать, – обратился он к своим солдатам.

Немцы теснее окружили пленных, а казаки словно по команде обнажили шашки, смотря на своего командира. Еще минута, и загорелась бы схватка. Рейх злорадно усмехнулся. Немцев было по крайней мере в три раза больше.

Новиков мгновенно понял положение и быстро подошел к немецким солдатам, держа руку на кобуре пистолета.

– Слушать меня, – закричал он по – немецки. – Я здесь старший! Прочь! Или я повешу десятого.

Солдаты отошли нерешительно, поглядывая на Рейха. Но Рейх стоял тоже в нерешительности, не зная, что предпринять. В нем смутно говорила привычка к казарменной дисциплине, и он соображал, старший ли ему этот офицер, или нет?