За его спиной
Шрифт:
Я закрыла глаза, тяжело, с присвистом дыша и ощущая с каким-то первобытным восторгом опытные, тяжелые руки на своем теле… Они скользили, обжигая смелостью ласк, вседозволенностью, словно я уже принадлежала ему и позволила все. Хотя… Это же правда!
Я плавилась от стыда и смущения, кожа горела в тех местах, где он касался, его запах, тяжелый, мужской, становился гуще, насыщенней, сводя с ума еще больше, и я не сразу поняла, что одежды на мне уже не осталось, и ладони, крупные, шершавые, скользили по голому телу!
Это было
Но Бродяга не делал больно, совсем нет! Просто… Просто это было так ново и странно, что я не могла понять происходящего, не могла до конца осознать, что вот сейчас, именно в эту минуту, я лежу на диване, обнаженная, и взрослый, сильный опытный мужчина целует мою грудь… Каждую. По очереди. Касается языком, что-то делает такое, отчего я вся горю, плавлюсь, умираю каждую секунду…
Я не открывала глаз, казалось, что никакая сила не заставила бы меня сейчас посмотреть на него, только тактильно ощущалось, что Бродяга тоже разделся… По крайней мере, мои слабые пальцы, все скользящие и скользящие по его плечам, не натыкались на одежду…
Тьма окружала нас, делая невозможное реальным, но только в моем воображении. А реальность… Реальность была еще более волнующей, слишком волнующей, чтоб ее рассматривать…
Бродяга прошелся губами по животу, спускаясь ниже и ниже… И я вскрикнула, осознав, где он сейчас меня касается! И попыталась вырваться, сгорая от стыда и первобытного ужаса, что-то забормотала бессвязное, умоляющее, но Бродяга удержал, легко пресек мои попытки спастись, и что-то такое сделал, как-то так дотронулся губами, что я только пораженно замерла, запрокинув руки над головой в тщетной попытке освободиться и раскрыла слепые глаза, бессмысленно уставясь в темноту, навалившуюся на меня со всех сторон, окутавшую теплым безопасным коконом.
Именно темнота дала мне силы, дала ложное ощущение безопасности и помогла принять то, что делал со мной сейчас Бродяга.
Бесстыдно, жадно, так… по-животному… Я не могла ничего сделать, зафиксированная жесткими, опытными руками в нужном ему положении, только принимать все, что он хотел мне дать. И с огромным удивлением и стыдом понимать, что мне это нравится…
Всевышний, это было так неправильно! Так неправильно! Но дрожь, зародившаяся внутри меня, совсем на другое указывала. На то, что мое тело очень даже не против происходящего…
Мне было жарко, так жарко, так горячо даже, словно каждый сантиментр кожи горел! И особенно там, где касался Бродяга.
Я
А затем что-то произошло, странное и страшноватое даже, потому что меня стало трясти совсем уж дико и неконтролируемо, а жар изнутри перетек наружу, и я закричала от сладкой боли во всем теле. Такой изысканной, такой острой, такой правильной сейчас!
Меня выгибало в неостановимых судорогах удовольствия, и потому, когда Бродяга мягко увлек меня вперед, на пол, сажая на себя сверху, осознала смену положения не сразу… А боль, изысканная, сладкая, неожиданно стала острой и ослепительной.
Я непонимающе дернулась, но Бродяга поймал это мое желание освободиться и жестко придержал, продолжая неумолимо и уже грубо, болезненно двигаться.
Я пораженно уставилась в его лицо, оказавшееся прямо перед моим, ухватилась за напряженные плечи, часто дыша раскрытым ртом и не в силах удержать брызнувшие от боли слезы.
Бродяга жадно смотрел в мое лицо, жестко двигался, причиняя сильную, такую обидную после причиненного удовольствия боль, и его взгляд был совсем не ласковым. Темным, жестоким, звериным даже, с отблесками луны, больше походившими на фосфорецирующие волчьи зрачки.
Я не могла кричать, не могла сопротивляться, полностью опутанная им, его телом, его руками, его взглядом, подчиняюще-острым.
Только плакала от боли, обиды и понимания, что власть мужчины не всегда приятна… Даже такого, за спиной которого так хорошо, так безопасно…
Глава 25
Бродяга вытирал слезы со щек рыжей кошечки, ловил блестящие горькие капли губами и чувствовал себя одновременно диким чудовищем, что было, в принципе, привычно, особенно, когда он получал возможность отпускать себя. И в то же время внутри у него все переворачивалось от нежности и чего-то такого, чего раньше вообще никогда не испытывал, да и всегда был уверен, что не способен ни на что подобное.
Ляля была такой хрупкой, такой тонкой, с этими припухшими от слез и поцелуев губами, глазами, полными влаги и обиды на него, Бродягу, за то, что сделал больно, зверь похотливый, не смог сдержаться…
И ведь Бродяга еще в процессе понимал, что надо прекратить. Надо остановить мучения. Понимал. Но не мог. Слишком сильный кайф. Слишком долгожданный.
И наслаждение, итоговое, было невероятно ярким, настолько отличающимся от всего, что было у него до этого, что Бродяга на какое-то время потерялся полностью, позволяя зверю завладеть собой и эгоистично гонясь за собственным удовольствием.
На грани сознания пробегали судорожные мяуканья кошечки, ее слабый умоляющий шепот, ее слезы… Все это фиксировалось, но никак не влияло на сам процесс.