За гранью снов
Шрифт:
Он сотни раз задавался вопросом, что было бы, окажись слова бывшей любовницы правдой. Что, если Кара действительно спала с Каримом? Изменяла своему Князю, раздвигая ноги перед другим? Что, если просто дурачила Штефана, играя на его к ней отношении, преследуя определенные цели лично для себя, - например, свобода, которую ей мог бы предоставить Вийар, или неприкосновенность. Подобные размышления никогда не заканчивались хорошо. Штефан даже и предположить не мог, что бы он сделал, если бы подозрения Софии подтвердились. Лишь кровавая пелена застила глаза, оставляя перед ним картинку эротического содержания с Карой и Вийаром в главной роли. И всё, у него начисто сносило крышу. Из горла рвался звериный собственнический рык, а кулаки помимо воли сжимались
Этот человек никогда не был его другом, хотя и утверждал, что желал бы этого. Но не был и врагом, даже, наверное, способствовал укреплению положения Штефана в Совете, принимая его сторону в споре с Исааком, но им так и не удалось примириться. А теперь - тем более не удастся. Из-за женщины. Из-за рабыни. Карим Вийар был не просто Князем, он был Игроком и опытным соблазнителем. Цель игры - выиграть. Любой ценой. И Штефан знал точно, что если он захочет получить Кару, то сделает для этого всё. Правила игры он любил устанавливать сам. Неважно, с кем играть… пусть даже с тем, кто отчаянно не любил подобные игры. И Кара… сможет ли она устоять перед властью опытного любовника и изменить своего господину? Своему… мужчине? Единственному мужчине, которому она когда-либо принадлежала и будет принадлежать!?
Что бы он сделал с Карой, узнай об ее измене, Штефан боялся представить. Его фантазии были жестоки и беспощадны, выуживая на поверхность те инквизиторские замашки, которые, казалось, должны были забыться с течением времени. Но не забылись, воскресли в памяти, словно нарочно. Вся жестокость и безумная ярость пережитого в детстве и юности сейчас, подобно кусочкам мозаики, собиралась в цельную картину, кровавую картину распятия изменницы. Он понимал, что не сдержится, если узнает, что Кара ему лгала. Если узнает, что она принадлежала кому-то, кроме него. Даже в мыслях он не мог сдержаться, вымещая свой гнев и ярость на предметах интерьера, что уж говорить о том, на что пойдет, если плод его воображения превратится в реальность?
Он пытался унять свои буйные фантазии, в общем-то, ни на чем не основанные, ссылаясь на ревность, злость и мстительность Софии Бодлер, всё, что так откровенно читалось не только на ее лице, но в каждом ее слове и движении, но это приносило успокоение лишь на некоторое время. А потом всё начиналось сначала, будто воспаленный воображением мозг не желал абстрагироваться и забыть.
Что это было? Как это можно было назвать? Было ли вообще определение тому, что он чувствовал? И мог ли Князь, Король, господин что-то чувствовать к своей рабыне?! Невозможно. Или это своеобразная преемственность поколений? Стоило только усмехаться. Его нареченный отец тоже был влюблен в рабыню, не пожелав после ее смерти завести новую любовницу и превратив себя в отшельника, а его, Штефана, в наследника не просто своего состояния, но и всего рода. Княжеского рода, берущего основы в истоках образования Второй параллели. Неужели и ему суждено пойти по стопам своего приемного отца? И что значит - «тоже«? Влюблен?! Он!? Невозможно. Неприемлемо и неправильно. Он не умеет любить. У его мании есть лишь одно объяснение - чисто физиологическое. Страсть, похоть, влечение, желание, удовольствие. А чувства? Они подвластны холоду и желчи его темной души, погрязшей во грехе прошлых преступлений и насилий. Его отношение к Каре - одержимость, от которой он рано или поздно избавится. Не чувства - всего лишь состояние.
И все-таки он бесился, когда подобные мысли проникали в его сознание, будоража, но отнекиваться от того, что он никогда и никому не позволит ее забрать, было ясно. Она навсегда остается с ним. А потом он решит, что с ней делать.
Но Кара... Кара не желает быть рабыней. Она жаждет получить свободу! Упрямая, своевольная девчонка. Сильная
Значит, опасения Софии, думал он, все-таки оказались безошибочными? И он попал-таки в зависимость от рабыни? Гордый, волевой, бескомпромиссный господин превратился в марионетку в умелых женских ручках?
Что за черт, неужели так и есть?! Темная сторона его сущности медленно отступала перед напором ярой чувственности рабыни? Признать это – значит, признать что-то такое, чего Князь Четвертого клана пока не был готов признавать. Может, когда-нибудь, когда наваждение пройдет... или не пройдет. Но не сейчас. Рано, еще слишком рано...
Пришлось помириться с Софией. Эта ссора не принесла ничего хорошего ни для одной, ни для другой стороны. Совету стало известно об их разрыве почти сразу, что неудивительно, учитывая, какую власть Князья имели в мире, и этот разрыв, хотя и не был воспринят ими в штыки, все же восторгов не вызвал. Их Князь Четвертого клана и не ждал. Он не собирался оправдываться, никогда этого не делал и никогда делать не стал бы, но все же готов был объяснить свою позицию, если бы от него того потребовали. Но от него не потребовали. София, к его удивлению, промолчала о своих подозрениях относительно Штефана и его рабыни, а Кэйвано предпочитал не высказываться вслух относительно того, что произошло.
Казалось, всё прошло и было забыто. Приняла ли София их разрыв? Штефан очень сомневался. Но она никак не проявляла и своей обиды, мести, если не считать откровенного молчания. С момента расставания в кафе, по прошествии почти месяца, они так и не виделись, даже мельком. Он не искал встречи, София, по всей видимости, тоже. Наверное, такое положение вещей устраивало обоих, если бы только София Бодлер не была отвергнутой любовницей, гордой и решительной, а Штефан Кэйвано слишком лакомым кусочком, чтобы отдать его безродной девке с улицы.
Впервые после расставания они встретились случайно, в Лондоне, когда Штефан, навещая Манкрофта и поздравляя того с годовщиной свадьбы, был приглашен заботливой хозяйкой на торжественный обед. На обеде оказалась и София. Как всегда неотразимая, изысканная и утонченная, шикарная, закутанная в платье известного модельера и сверкающая в свете огней бриллиантами и примирительной улыбкой. Что могло бы Штефана насторожить, но не насторожило.
Он смотрел на то, как она приближается, медленно, легко и свободно, раскрепощенная и зазывающая, с тенью улыбки на губах, а перед глазами в этот миг стоял почему-то совершенно иной образ. Черные волосы, зеленые глаза, вызов в глубине зрачков и протест, застывший на губах.
Штефан отбросил прочь фантазии, когда София подошла к нему и, тронув за локоть, тихо проронила:
– Здравствуй, Штефан, - томно и приветливо. Он не ожидал подобной легкости в общении после того, что произошло. Она должна была бы его ненавидеть.
– Здравствуй, София, - сдержанно выговорил он, глядя на нее с высоты своего роста.
– Удостоила Манкрофта своим присутствием? Не ожидал, если честно, - и нахмурился.
София поджала губы, что-то мелькнуло в ее глазах цвета шоколада, но Штефан не успел уловить этой эмоции, прежде чем девушка потупила взгляд.