За колючкой – тайга
Шрифт:
– Что это? – тыкал он пальцем в чертеж, представленный Индейцем и составленный ночью Литуновским.
И Индеец, вспоминая наставления, водил сломанным ногтем по ватману и бурчал что-то нечленораздельное.
– Какая пожарная лестница? – досадовал полковник Кузьма Никодимович. – Дурак. Даже я вижу, что это вентиляционное отверстие.
– Это не вентиляционное отверстие, – скромно вмешивался Вобла. – Это дымоход для барачной печи.
«Дымоход, – хмыкал начальник „дачи“, отходя в сторону, туда, где копошились с паклей Пысь и Веретено. – Надо же. А у меня дымохода нет».
– Иди-ка сюда! – кричал он Индейцу. – Какой дымоход? А почему в административном здании дымохода нет?
Индеец корчил лицо, стараясь придумать хоть какой-нибудь веский довод, однако не придумывал.
– Самоделкин, мать вашу, разгильдяи!.. Почему здесь дымоход есть, а у меня его нет?
– Как это – нет? А труба от печи, куда шныри засыпают уголь? Это не дымоход?
– Поговори у меня.
И шел к группе Литуновского.
– Андрей Алексеевич, бодрячком сегодня выглядите.
– Работа, она одухотворяет.
– Хорошо сказали. Что это за крючья?
– Для пожарной лестницы, – предвосхищал события Мазепа и разворачивал свой лист.
К двадцать второму апреля новый барак был готов под ключ. Как водится, из Красноярска прилетел вертолет, и качественный состав прибывших предвосхитил все ожидания. Комиссия по приемке, заместитель начальника УИН Мальцев, два полковника из штаба и Сам.
Кузьма Никодимович волею каких-то неожиданных пертурбаций в своем организме превратился в человека весьма субтильного, милейшего и улыбчивого. Не отходил от генерал-лейтенанта ни на шаг, косил глазами в его направлении и шел справа, чуть сзади.
– Ну, ныть, дом хорош. Дом отдыха для осужденных, значит, Кузьма Никодимович, построил?
– Да я…
– Молчи, молчи, – добродушно разрешил генерал. – Вижу, постарался.
– Для людей же, какое бы отребье ни было…
– Правильно, полковник, молодцом. Но херню вот эту над входом все же сними. Я понимаю, фольклор, старались, но сними.
И Самоделкин метнулся к входу отдирать с его притолоки доску с надписью, которую резал целую неделю: «Кто был – не забудет, кто не был – тот будет».
– А это что за лестница? – продолжал осмотр Сам.
– Пожарная, – спешил объяснять Хозяин. – На случай, если займется пожар.
– Если пожар займется этим кедром, ныть, то твоя лестница понадобится, как слепому бинокль. А это что за финтифлюшка? – И генерал показал пальцем-сарделькой на флюгер.
Хозяин поднял взгляд и мгновенно вспотел.
Вообще-то, когда Самоделкина, мастера по изготовлению мебели из ценных пород древесины, обязали изготовить из жести флюгер, он сначала, как водится, заартачился. Но, получив в лоб кулаком от нового взводного, спрятал гонор мебельщика в задний карман брюк и отправился искать инструмент.
Флюгер получился неплохой. Обычная, привычная взгляду роза ветров, только вместо известных всем букв на окончании ее лучей – «С-З-Ю-В», обозначающих стороны света, значилось «Л-Х-В-С».
Что обозначает этот известный каторжанский слоган, используемый при нанесении тату на кожу наиболее отмороженных осужденных, Хозяину объяснять не нужно было. И сейчас, чувствуя, как по его спине стекают ручейки – предвестники печали, он стал объяснять.
– «В», товарищ генерал-лейтенант, это «восток», «С», понятно, «север», а «Х» и «Л», это… Христос… и эта… Любовь. Святые для каждого заключенного символы, товарищ генерал-лейтенант.
– Вон оно как… – расслабился Сам. – С душой, Кузьма, с душой. Отмечаю. С нарушеньицами небольшими, правда, но постарался. Близко к «запретке» дом, значит, стоит. Но понимаю, понимаю, места мало, а снести старый барак было невозможно. Другого бы пожурил, а тебя, Кузьма Никодимович, хвалю. Не подведешь.
Пока генерал бродил вокруг стройки, полковник вытирал лоб и фуражку платком, высматривал в толпе Самоделкина и пока не находил. Но знал, что, едва «вертушка» увезет этот комсостав, он обязательно найдет. От него в зоне еще ни один не укрывался. Да что там в зоне! – за ее пределами никто не уходил.
– Сколько до пенсии, Кузьма Никодимович? – поинтересовался у крошечного трапа Сам.
– Шесть лет. Но хотелось бы делу жизни…
– На следующий год у меня место начальника отдела по строительству образуется в Управлении. Я подумаю.
Комиссия новый барак приняла без колебаний. Во-первых, он понравился Самому. Во-вторых, он был лучше старого, а старый функционировал не один десяток лет. В-третьих, дом и на самом деле был хорош. Он пах свежим лесом, охотничьей сторожкой, свободой и чистотой. Кажется, это все, что сейчас нужно пятидесяти заключенным «специального режима» седьмой колонии.
Вечером плац был заполнен, и зэки, беспрестанно оборачиваясь на творение рук своих, начальника почти не слушали. А он говорил об этапах переезда, об организации несения караульной службы (в том виде, которая касалась зэков), поздравлял с трудовым успехом и с благодарностью смотрел в небо, всосавшее в себя приемную комиссию во главе с Самим.
– Где этот жестянщик? – напоследок поинтересовался Хозяин.
Взводный пальцем подозвал из строя Самоделкина, проявившего при изготовления флюгера совершенную безответственность, и тот вышел. Выбрался из толпы, разочарованный тем, что произведение, которому посвящено трое суток работы, не оценено по достоинству.
– Значит, зэк, «легавым – хер, ворам – свобода»?
– Автоматически вышло, – признался мастер.
– Двое суток карцера, – провозгласил полковник. – Тоже автоматически. Однако в связи с праздником объявляется амнистия. Через час я выхожу на улицу и поражаюсь, насколько флюгер изменил свой вид.
Нет, сегодня начальник не был похож на себя. Многие соотносили это с услышанным обещанием Самого перевести Кузьму в Управу, а некоторые, что подогадливее, сообразили, что полковник растерян. Должность, на которую его прочит начальник Управления, – по строительству. Дальше объяснять не нужно. На месте Кузьмы растеряется любой.