За кулисами диверсий
Шрифт:
' А в это время Гурьев и компания, сидя за кружкой пива, потирали руки: уж они–то хорошо знали, что сочиненная ими статейка Шмидту даром не пройдет. Пустившаяся на розыски Гурьева и Хольгера Шмидт тут же натолкнулась на глухую стену. Ни того, ни другого ни по одному из известных ей телефонов обнаружить не удалось. Однако сам по себе поиск все же принес некоторые любопытные результаты. Прежде всего Гурьев оказался фигурой весьма популярной в среде, причастной к «Толстовскому фонду». Знали его и в русской церкви на Сальваторплац: он считался опытным мастером по реставрации икон, а посему имел постоянные дела со старостой этой церкви — Вишневским — Лапоновым. И если в зале «Хаусбегегнунг» Гурьева до выставки работ Шмидта никто и никогда не видел, то в русской
Как–то после обеда, когда по городу из рук в руки ходили листки с интервью Шмидта, к ним в гости напросилась Елена Юрьевна Моссидзе — жена мюнхенского адвоката Моссидзе, дама преклонного возраста, с неуемным апломбом и недержанием речи. Она расспрашивала, как и чем питаются Шмидты, объясняла, где можно купить более свежие продукты, как готовить диетические блюда, выясняла, чем Шмидты питались в Москве, какая у них была квартира. В последующие визиты, а они участились, она приносила «гостинцы», бесцеремонно вторгалась на кухню, осматривала в гардеробе платья, вмешивалась в семейные разговоры. Со стороны можно было подумать, что эта дама, а не кто–либо другой, настоящая хозяйка квартиры.
Однажды она неожиданно спросила:
— Как это вы отважились уехать из Израиля? Эмиграция оттуда и без того растет. А вы ее увеличили на целых три единицы!
— А вы бы сами пожили там! — не удержалась жена Шмидта. — Вы слышали что–нибудь, например, о городе Акко, куда нас поселили? Раньше он принадлежал арабам. Его оккупировали израильские солдаты. Теперь он похож на пороховую бочку: того и гляди, взорвется, стрельба все время слышится. Да и голодно было.
— Ну что ж, каждому свое…
— Вы бы лучше не стращали нас, а помогли, коль зачастили в гости да набиваетесь в друзья, — вмешалась в неприятный разговор Евгения. — Отца придется класть в больницу. Денег мы за выставку не получили. Жители Мюнхена тоже не прислали ни марки. А вас хорошо знают всюду, вы свой человек в «Культусгемайнде». Так нужели и они нам не помогут?
— Ах, дорогая, разве вам неизвестно, что президент «Культусгемайнде» доктор Лямм выразил свое величайшее неудовольствие редактору «Абендцайтунг», назвав вашу статью антиизраильской пропагандой? Как же после этого скандала просить его о вспомоществовании автору интервью?
— Но эта статья была состряпана Гурьевым! — воскликнула Шмидт. — Мы с отцом совершенно ни при чем, поверьте.
— Извините, но Николай Иванович мой старинный друг, и я не позволю себе поверить вашим недобрым словам.
Шмидт сникла. Она понимала, что борьба идет не на равных. Но отец был плох, и ей, чужой среди чужих, приходилось чем–то поступаться и даже унижаться. Она сказала:
— Я плохо знаю немецкий. Помогите составить письмо рентгенологу Бонфигу с просьбой сделать снимок желудка отца. Мы в любом случае положим его на операцию. А без снимка желудка его не примут в больницу.
— О, это, пожалуй, в моих силах, — Моссидзе распрощалась и вышла на улицу. Вечером позвонила:
— Договорилась на шестнадцатое
Евгения Шмидт провела отца в кабинет Бонфига и, сославшись на Моссидзе, передала старика с рук на руки. Минут через двадцать Бонфиг отпустил больного. Старик еле держался на ногах.
— Что он с тобой натворил?!
Шмидт показал на голову:
— Сказал, что нужно сделать еще рентгеновский снимок головы. Больше я ничего не помню…
Вечером Шмидт почувствовал себя совсем плохо, слег в постель. А утром, когда Евгения Шмидт вышла по делам в город, к ним без приглашения зашел практиковавший по соседству врач Хеллер. Он измерил Шмидту давление, сказал жене: «Верхнее — 270. Дела неважные». И ушел. Буквально через несколько минут в квартире появились здоровенные санитары. Оттолкнув женщину, они бесцеремонно вытащили Шмидта из постели и в одних трусах потащили вниз по лестнице к машине.
Из дневника Евгении Шмидт: «В Западной Германии существует закон, по которому, если человека забирают в больницу, ближайшие родственники должны расписаться в том, что они против этого не возражают. В нашем же случае санитары поступили, как бандиты, забрав отца без всякой подписи. Они увезли его в отдаленную больницу «Оберфюринг», хотя в трех минутах ходьбы от нашего дома находится «Швабинский кранкенхаус». Я это объясняю тем, что у госпожи Моссидзе в больнице «Оберфюринг» главный врач ее знакомый. Более того, когда я вернулась из города и застала дома рыдающую мать, вскоре появилась сама Моссидзе. Она сказала, что знает, где находится отец. Предложила ехать туда общественным транспортом. Но я наняла такси, чтобы добраться к отцу как можно быстрее».
По дороге в больницу Е. Шмидт, сидя рядом с Моссидзе, не переставала думать об одном разговоре, который состоялся у нее всего несколько дней назад с отцом. Шмидт еще в Советском Союзе слышал от одного художника, что где–то в Западной Германии проживает некая Моссидзе, которая знает английский, немецкий, русский и французский языки. Родом она из Советского Союза. Почему тогда о ней вспоминали, отец забыл. Но помнил, что она служила в американской армии, вместе с ней вошла в Германию. После окончания войны некоторое время проживала в Бельгии, была связана с натовскими кругами. По национальности — еврейка. Ее настоящее имя — Роза Ильинична Тюкель.
И когда Моссидзе как–то забежала к ним в гости, мать Евгении, не думая о последствиях, стала уточнять детали биографии своей 73-летней гостьи. Моссидзе — Тюкель высмеяла ее, заметив, что «никогда и ни при каких обстоятельствах в Советском Союзе не жила» и вообще все это «выдуманная кем–то неумная чепуха». Она просто жена адвоката, светская дама, и не более того.
После этого Моссидзе — Тюкель некоторое время не подавала никаких признаков жизни. А вот теперь она, напротив, проявляет повышенную активность, организует врачебную помощь, сама едет в больницу, Что бы это значило?
На основании официальных документов и выдержек из дневниковых записей Евгении Шмидт можно хронологически проследить весь дальнейший ход событий, установить подробности разработанной сионистскими кругами акции. Итак, обратимся к документам и фактам по датам.
17.9.74. 14 часов 40 минут. Больница «Оберфюринг». Евгения Шмидт дает подлиску о том, что забирает отца под личную ответственность. В 16.00, вопреки протестам жены, в ее же присутствии Шмидту делают какую–то инъекцию. В 16.10 он теряет сознание. Евг. Шмидт вызывает такси, чтобы перевезти отца домой. Но ее опережает Моссидзе — Тюкель, по вызову которой немедленно приходит санитарная машина № 666. Санитары везти больного домой отказываются наотрез, заявляя, что если им дадут адрес другой больницы, тогда они смогут удовлетворить желание семьи Шмидта. Евгения Шмидт связывается по телефону с больницей в небольшом городке Фрайсинге, где недавно лежала на операции ее мать. Больница соглашается принять Шмидта. Его определяют в экспериментальное отделение интенсивной терапии. Заведующий Цистель. Это было 17.9.74. в 18 часов 10 минут.