За линией Габерландта
Шрифт:
Никамура долго, странно глядел на старателя. Тот выдержал взгляд, мастерски сплюнул в темноту.
— Петров, — сказал вдруг Никамура, — возьмите лоток, отмойте две-три пробы из шурфа.
Бориска сжал зубы. Глаза у него сузились, рысьим взглядом он посмотрел на купца.
— Это зачем еще?
— Проверим вашу честность.
Бориска вдруг встал, сжал жилистые кулаки.
— Иди-ка ты знаешь куда… — сказал он Никамуре и, шагнув к Петрову, добавил: — А ну не тронь, не тобой положено, парень.
В
— Вот вы какие… вежливые, — прохрипел старатель. — Ну-ну, давай действуй.
Никамура подошел к лежавшему Бориске, спросил:
— Говори, есть золото?
— Пошел к черту! — огрызнулся старатель.
— Если есть, я куплю. Дам хорошую цену. Вот деньги, видишь?
— Гад! — прохрипел Бориска и отвернулся.
Никамура пожал плечами.
Петров с лотком ушел к шурфу. Он долго возился у реки, мыл, разгребал гальку с песком. Двое других светили ему.
— Вот, — сказал он, вернувшись, и показал Никамуре несколько золотников золота. — За пять смывок…
Никамура подержал пробу, обернулся к Бориске, грубо сказал:
— У тебя есть золото. Много золота. Давай сюда. Иначе — крышка. Я шутить не привык,
Бориска молчал.
— В шурф его, — приказал Никамура. — Будешь лежать там, пока не скажешь, где тайник. Или подохнешь.
Старатель сам спрыгнул в шурф. Рук ему не развязали. Бориска злобно ругался, рычал по-звериному.
Прошла ночь, потом день. Никамура приходил к шурфу, садился на край, смачно пил чай, ел мясо, выговаривал пленнику:
— Ведь умрешь с голоду. Ты неразумный человек. Отдай золото, мы уйдем, а ты намоешь себе еще. Оставим тебе продуктов, пожалуйста, работай. К осени снова станешь богатым человеком. А так погибнешь. Ни себе, ни нам.
Бориска молчал, облизывая сухие губы. На потемневшем лице его обострились скулы. Не возьмешь!
На третьи сутки, обессилев от голода и жажды, он сказал Белому Кину, который караулил его с винтовкой:
— Черт с ним, с золотом. Зови сюда мордатого, отдам. Не подыхать же…
Кин беспокойно огляделся. У костра никого не было. Никамура и все остальные разбрелись по тайге. Они искали Борискин тайник. Они могли искать его всю жизнь. Золото Бориски было уже у Кина.
Кин помог пленнику выбраться из шурфа, развязал ему руки. Бориска пошатнулся, попросил:
— Дай воды, невтерпеж…
Кин протянул фляжку. Бориска жадно схватил, запрокинул голову, стал пить. В это время Кин закричал:
— Стой! Стой, Бориска!..
И в то же мгновение выстрелил ему в спину почти в упор. Бориска упал навзничь. Фляга отлетела в сторону. Из горлышка тихо полилась вода.
Через три минуты прибежал Никамура. Нахмурив брови, он поглядел на убитого, потом на Кина.
— Удирать задумал, — сказал Кин, тяжело дыша.
—
— Я. Сказал, что отдаст. А сам побежал. И вот… Никамура дотронулся носком сапога до головы старателя. Она безвольно мотнулась в сторону. Кин отвернулся. Никамура внимательно посмотрел на него, потом на убитого, приказал:
— Брось эту падаль в шурф.
Уже собираясь в путь, он вздохнул:
— Жаль, что так получилось. Иногда бывает не вредно и промахнуться, Кин…
Белый Кин ничего не ответил. Всю операцию он провел довольно точно. Восемь фунтов золотого песка из тайника Бориски было зашито у него сейчас в широком поясе под брюками. Теперь и он богат. Не одному же Никамуре. В конце концов, он работает, а не шеф.
Все последующие дни Никамура был неразговорчив, угрюм. Никак не мог простить Кину точный выстрел. Верное дело сорвалось. Семеро снова пошли на юг.
Они наугад вышли к реке Бахапче, перебрались через порожистый участок и вскоре очутились на водоразделе. Ручьи отсюда текли уже на юг. Значит, недалеко и море.
Осень позолотила тайгу. По утрам, отяжелев от росы, мягко падали на мшистую землю светло-желтые иголочки лиственниц. Полуденный ветерок шевелил голые макушки деревьев, печально шелестел подсыхающей листвой тополь в долине. Через тайгу тянулись к морю треугольники гусей. Ленивый медведь придирчиво обнюхивал выворот, подыскивая себе логово. В ручьях плескалась запоздавшая кета. Ночью землю прихватывал морозец. Надо спешить.
Семеро спускались к морю. Тайга здесь была гуще, непроходимее, деревья выше, подлесок цеплялся за одежду. Пахло близким морем, свежестью.
Однажды в полдень Кин услышал в лесу человеческую речь, затаился. Совсем близко послышался лай собаки, фырканье коней. Чей-то хмельной голос затянул: «Глухой неведомой тайгою…» Никамура приказал:
— В разведку. Мы останемся здесь.
Вернувшись, разведчики донесли:
— На север пошел большой караван. Мы насчитали шестьдесят лошадей с вьюками, двадцать два человека. Везут палатки, мешки с мукой, инструмент.
— Это еще что? — спросил Никамура. Но ответа не получил. — Экспедиция?..
Он явно нервничал. Утром следующего дня по тропе на север прошел еще один караван. Купец сам видел цепочку лошадей с вьюками. Сердце у него упало. Неужели началось? За золотом на эту землю… О, черт!
Они ускорили шаг, продираясь через леса к близкой теперь Оле. Что их ждет там, в приморском поселке, — на входных воротах Колымы?
Последний раз переночевали в тайге, утром тронулись прямо на солнце. Лес поредел. Пошли обширные луговины. Кое-где стояли стожки сена, заготовленные на зиму. В полдень увидели еще один караван. А вечером, как только стемнело, банда спрятала оружие и рискнула выйти к людям.