За любовь не судят
Шрифт:
— Зачем же ты за труса выходила? — резко спросил он, воспользовавшись возможностью перевести разговор на больную для него тему.
— Не обижай меня, Остап. Не надо! — спокойно сказала Зоя, и ее глаза потемнели. — Если хочешь знать, почему вышла за другого, не дождалась тебя, то сначала позволь спросить: почему я не получила ни одного твоего письма?
— Как... ни одного? — Остап побледнел. — Я столько писал!..
— Не знаю, кому ты писал...
— Тебе, тебе же писал! А вот ты мне не отвечала!
—
Остап в растерянности молчал.
— Это неправда! — с болью выкрикнул он.
— Нет, Остап, правда, — внешне спокойно ответила Зоя. — Я не получила от тебя ни одного письма. Ни одного!.. А тут еще Самохвал проходу не давал! Все уговаривал выйти за него замуж...
— Самохвал?! Так, может, и письма... его работа?
— Не знаю... Только опротивело мне все... и я уехала из Комсомольска... Но разве от Самохвала убежишь? И он сюда!.. Еще сильнее стал приставать...
— Ну?..
— Да лучше было в Днепр, чем за Якова... Да и что о нем говорить?! Ты его сам знаешь... Потом пошли слухи, что тебя освободили... что видели тебя с другой... Тут появился Комашко... Вроде бы неплохим человеком показался. Ну, я и...
— И...
— Сдуру вышла за него...
Зоя внезапно умолкла и порывисто отвернулась. Губы ее дрожали.
Остап увидел, как на ее ресницы набежали слезы и медленно покатились по щекам.
Он растерялся. Не знал, как поступить. Утешать и сочувствовать? Не мог. Слишком горячей болью наполнено сердце. Ругать ее? Но какое он имеет право? В конце концов, каждый может распоряжаться своей судьбой, как ему хочется.
— Так зачем же ты сюда пришла? — тихо спросил он. — Найти защиту и утешение?
— Нет, Остап. Мне не нужны ни защита, ни утешение. Что сама посеяла — то и пожинаю... Но мне казалось, что ты должен знать, как все это было... Знать правду... Потому что я теперь подозреваю — Яков мог наговорить тебе всего... Разве тебе нечего сказать мне, Остап?
Тон, которым было сказано это, заставил Остапа вздрогнуть.
— А что я могу вам сказать, Зоя Степановна? Вы выбрали свою стежку — идите по ней дальше... Я вам не помеха...
— Остап!.. Зачем так официально со мной?.. Ты не прав...
— На нас уже смотрят... Мне-то все равно. А вам... Что скажет муж? ..
— Мне тоже все равно... Я здесь работаю.
— Ты работаешь? Здесь? Вот не думал!
— Работаю. Чтобы тебя видеть, — совсем тихо, скороговоркой выпалила Зоя. — Хотя главный инженер и не пускал на работу...
— Вот как... Ну что — повидала? Теперь иди... Мне работать надо... И прошу тебя — не ходи ты ко мне. Не посыпай солью рану, когда она только стала затягиваться.
Остап понимал: он поступает жестоко. Но что можно ей сказать после всего... Отвернулся и рванул рычажок перфоратора. Зоя еще что-то проговорила, но за грохотом он ничего не услышал, боялся услышать.
И тут же проревела сирена.
— Шабаш! — закричал Иван Середа.
Ребята пошли к родничку. Любят они, прежде чем уйти домой, посидеть здесь, на этой площадке, где сквозь толщу серого гранита бьют холодные прозрачные ключи.
Родниковая вода не хуже газировки. Родничок служит и холодильником. Целая флотилия бутылок плавает в воде: молоко, кефир... Чуть дальше — купальня. В цехе есть и душ, но летом все ребята предпочитают купаться здесь.
Уходить никто не торопится... Все ждут результатов замера.
— Долго она меряет участок Лисяка, — говорит кто-то.
— Ты что, спешишь? Так иди!.. — отвечают ему спокойно.
«Приживусь я здесь, — подумал Белошапка, — ребята хорошие».
Появилась учетчица Светлана. В спортивных брюках, с линейкой и блокнотом порхает она между глыб негабаритов. Фигурка гибкая, тонкая. Посмотришь — словно бабочка перелетает с цветка на цветок. Если, конечно, представить глыбы серого гранита пестрыми цветами.
Вот она закончила промеры и идет к родничку, к ребятам. Еще издали поднимает руку и кричит:
— Поздравляю! Сто двенадцать процентов!
— Небось Лисяку процентов пять перебросила.
— Честно, мальчики. Честно! — говорит Светлана. И на лице ее улыбаются веснушки.
— Остап, здравствуйте! У вас — двадцать шесть, перевыполнение на четыре метра!
— Ему другую норму нужно установить. Повышенную!
Ребята поднялись, нестройно двинулись вверх. Светлана пошла рядом с Остапом.
— Что вы сегодня вечером делаете? — спросила вдруг она, смешно сморщив нос.
— Не знаю.
— Пойдемте в кино. Картина новая, студии Довженко. Моя подруга четыре билета взяла.
Светлана сказала это просто, доверчиво, как будто знакомы они были еще со школьной скамьи.
— А Иван?
— Иван?! Я смотреть на него не хочу. Мы с ним рассорились. Непостоянный он человек.
«Вот возьму и, назло Зойке, начну гулять со Светланой,— подумал Остап. — Тем более девушка свободная... А заявление об увольнении я, пожалуй, заберу».
На привокзальной площади Григоренко сразу узнал свою машину. Навстречу шел, улыбаясь, шофер.
— С приездом, Сергей Сергеевич, — поздоровался Юрко, глазами отыскивая чемодан. Но, кроме портфеля, у директора ничего не было.
«Откуда он узнал, что именно сегодня приеду? — подумал Григоренко. — Я же не сообщал...»
Ехали молча. Григоренко это нравилось, он не любил болтливых. Еще ему было приятно то, что автомашина, как всегда, ухожена, блестит чистотой.