За магнитной стеной, или Сновидения Варежки
Шрифт:
– Ну что вы, Савелий Степанович, - обидчиво возразила Катрин, продавались другие. А это мейсенский фарфор. Папа у нас питает слабость к старинному фарфору. У меня здесь немного, а вы бы видели, что в кабинете отца творится. Просто ставить некуда.
Савелий понял, что опростоволосился, но решился выкрутиться.
– Да я же пошутил, деточка. Разве можно спутать произведение искусства с ширпотребом.
– Савелий снисходительно улыбнулся и небрежно поставил статуэтку на место.
– Савелий Степанович.., - Называйте меня просто - Савелием. Давайте, как говорится,
– Как-то неловко сразу, - смутилась Катрин, -ну, хорошо, пусть будет по-вашему.
– По-твоему, - поправил Савелий и коснулся локтя Катрин, чем нисколько ее не смутил.
– Савелий, - уже доверительнее продолжала Катрин, - я все хочу спросить: над чем ты сейчас работаешь, если, конечно, не секрет?
– Задумал большое историческое полотно "Гнев Провидца". Пока только наброски, эскизы, замыслы. Приходится дотошно изучать быт, нравы, скру... скурпулезно вникать в дух времени. Иначе и оплошать недолго. Ты, разумеется, помнишь, что незнание эпохи уличило известных фальсификаторов. Написали курицу (Варежкин, конечно, же, спутал курицу с индюком, которого изобразил на медальоне известный фальсификатор Лотар Мальскат, на чем и попался), а она в то время еще не была домашней птицей, еще на стол ее не подавали. Не успели еще приручить. Вот так-то!
– заключил Савелий.
– Значит, ты куриц тоже изучаешь?
– удивленно спросила Катрин.
– Их я тоже изучаю, но исключительно в ресторациях, се ля ви, Варежкин решил прифранцузиться.
– Ты, наверное, бывал в Париже?
– с восхищением спросила Катрин.
– Как-то решил скуки ради слетать, да в Орли забастовку учинили, я, естественно, не стал дожидаться, пока они добьются своих законных прав, а позвонил одному корешу, и мы к нему на дачу закатили. Ну, а когда вернулся, то уже расхотелось лететь. Да что там о разных пустяках рассказывать. Не пойти ли нам к столу, небось заждались гости?
– Варежкин обнял Катрин за хрупкую талию и повел в гостиную.
– А вот и наши молодые!
– приветствовала Варежкина и Катрин Тереза Аркадьевна.
Все оживились. Снова пошли тосты в честь Катрин и, конечно же, в честь Варежкина, который, по словам хозяина дома, стал вторым украшением вечера после сиятельной дочери.
Савелию польстило такое сообщение, и он, высоко подняв рюмку и выплескивая содержимое на стол, объявил во всеуслышание:
– Дорогие гости! Считаю не только за честь, но и за свою прямую обязанность увековечить на холсте мою, то есть нашу милейшую Катрин Ген...
– Савелий замешкался, так как вспомнить имя хозяина было затруднительно, затем сглотнул слюну и, широко улыбаясь, произнес: - Катрин батьковну!
– После чего по-гусарски плеснул содержимое в рот и зашелся в кашле.
Его принялись услужливо хлопать по спине, отчего кашель только усугубился. Наконец, откашлявшись, Варежкин достал платок и вытер покрасневшие от слез глаза. Когда Савелий пришел в себя, Катрин прошептала ему на ухо:
– Когда мы начнем наш первый сеанс?
До Варежкина не сразу дошел смысл сказанного, но, перебрав все возможные толкования, он решительно заявил:
– Завтра, - потом подумал и добавил, - ровно в Полдень я подам за тобой машину.
Неизвестно, что наговорил бы еще Савелий, если бы к нему не подошел Генрих Леопольдович и не пригласил к себе в кабинет.
– Дорогой Савелий Степанович, - интимно загбворил отец семейства, - я наслышан, что у вас несколько стесненные условия для вашей плодотворной работы. Поэтому, посовещавшись, мы решили выделить вам достойную вашего таланта квартиру.
Савелий начал отказываться, но Генрих Леопольдович, теснее прижав Варежкина, убеждал:
– Никаких отказов. Вы ставите меня в неловкое положение. Квартира имеет два этажа. Второй специально предназначен под мастерскую. К тому же ордер у меня в кармане. Можете въезжать хоть завтра.
– Генрих Леопольдович достал конверт и вложил его в уже протянутую ладонь Варежкина.
После чего они отметили это счастливое событие.
Когда Варежкин в обнимку с хозяином дома вышел из кабинета, гости уже разошлись. Из гостиной выпорхнуло милое созданьице со вздернутым носиком и пролепетало: - Значит, завтра в двенадцать я тебя жду.
Варежкин утвердительно кивнул, затем подрулил к Катрин и поцеловал ее в макушку. После чего облобызал достопочтенную Терезу Аркадьевну и, вытирая одной рукой губы, другой похлопал по плечу сухопарого хозяина дома, проговорил по слогам: "А... р-ри-видерчи!" - и удалился.
Радость распирала Варежкина. Улица ходила ходуном. Фонари стукались лбами друг о друга, кошки шарахались по подворотням, дома отвешивали Варежкину поклоны, деревья плотнее смыкали ряды, звезды подмигивали. Варежкин, счастливый и окрыленный, шествовал по улицам родного города, распевая во все горло: "Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить". Он попытался петь еще громче, но что-то мешало ему. Савелий сообразилгалстук. Он тут же его сорвал и, приплясывая, выбросил в мусорник.
В заключение Варежкин остановил машину, вальяжно развалился на заднем сиденье и на вопрос: "Куда едем?" - выдохнул:
– К цыганам!
"Что-то знобко и сыро..." - подумал Варежкин и с трудом продрал глаза. Солнце уже входило в раж.
Савелий сидел, прислонившись к сосенке, отчего спина сделалась Деревянной и чужой. "Куда ж это меня занесло?" - зашевелилось в опухшем сознании Варежкина.
Он огляделся, Вокруг безмолствовал лес. Савелий попытался встать, но пронизывающая головная боль повергла его на место, Ощупав голову и убедившись, что она на месте, что руки и ноги целы, Варежйин воспрянул духом.
"Целы ли деньги?" -" Забеспокоился он и полез во внутренний карман, откуда извлек бумажник и конверт.
Остаток денег был при нем. В конверте оказался ордер.
Варежкин стал с трудом вспоминать минувшее. Картины прояснялись, но до чеканной формы не дозревали.
"Потом разберемся", - решил Варежкин и, преодолевая серьезные неполадки в организме, медленно побрел на просвет в деревьях. Шоссе оказалось совсем близко, что влило в Варежкина новые жизненные соки.