За магнитной стеной, или Сновидения Варежки
Шрифт:
– Я-то давеча слышу грохот, никак, думаю, что стряслось. А потом тихо. Я было уже снова задремал, а тут, как на грех, крики какие-то от тебя идут. Думаю, дело неладное. Я к тебе.
– Мефодьич, ты не слыхал, что я кричал в бреду?
– спросил Савелий.
– Да разную разность. Мальчонку какого-то требовал возвернуть. Проклятьями сыпал. Я тоже бывало, еще старуха жива была, царство ей небесное, как лишку хвачу, так и давай без толку бузить, дурь свою наизнанку выворачивать.
– Старик поудобнее запахнул ватник и задумался.
– Что-то неладное сегодня со мной творится, .
–
– Голову, будто раскаленными щипцами, сдавило.
– Не заболел ли часом? Дай-ка я лоб потрогаю, - старик дотронулся до головы Варежкина и отдернул руку.
– Доктора тебе надобно.
– Не болен я, дед, другая во мне болезнь. Другая.
– Старик заговорщицки наклонился к Савелию.
– Неуж какая краля-раскрасавица приглянулась, да и щиплет сердечко-то. Тогда уж точно, тут никто тебе не помощник. Эдакий жар в груди займется, хоть караул кричи, хоть голышом в прорубь кидайся, ничто не подмога. Сущее пекло.
Дед наладился и дальше развивать свою идею, но Варежкин не дал ему разойтись.
– Спасибо, дед, что зашел. Доброту человеческую выказал, - сказал Савелий, давая понять, что надо ему остаться одному.
– Да, браток, нынче не всяк на крик-то поспешит, руку-то не всяк протянет в беде. А как же! Позапиралнсь за двойными замками с хитрыми устройствами, калачом не выманишь. Как беда, так - сторона. А стали бы рубли мятые раздавать, так налетели бы, что саранча, без приглашениев, за версту бы учуяли, нюхатые.
– Ты, дед, палку перегибаешь. Мне больше хорошие люди попадались, Савелий старался убедить деда, что мир не так уж и плох, что не всегда своя рубашка ближе к телу.
– Ты с мое поживи, - не унимался дед, - до самых тайничков человека-то раскумекай, до самых его чуланчиков. Попытай его и так и сяк. Вот, к примеру, тебя возьми. Я нет-нет да и присмотрюсь к тебе, понаблюдаю, что ты есть за человек такой. Эвон, все стены картинами загородил, всякое норовишь изобразить, да как бы позамысловатей. Я в этом деле мало что разумею, но одно понимаю - есть в тебе искра божья и людям ты ее стараешься нести. Хоть мне, старику, не все понять, но вижу одно - светлые у тебя картинки, добрые они, солнца много, а когда светлые да добрые, то и глазу любо и на сердце умиротворение. Вот, к примеру, та. Хоть и красок много, а не пестрит. Покой в ней. Помню, в деревне богомаз был. Так наперед того, чтоб лик божий изобразить, постился, весь насквозь просвечивал. На воде да на хлебе жил, а уж опосля и принимался работать. Запрется бывало у себя, никого не впущает, и так день-деньской. Зато лики писал - с дальних деревень приезжали полюбопытствовать. А как же! Я тогда еще мальчонкой был. Всего не разумел, но гляну на лик - аж мурашки по телу разбегаются.- от страха, и от умиления. Точно родниковой водой тебя промыли. Вот как его лики-то пронимали.
– Ах, дед, дед, людям не только лики нужны. Есть и другая живопись.
– Какая б ни была, а одно тебе скажу - хорошая картина она что муха, ты ее от себя отгоняешь, а она снова норовит к тебе, так и кружится, так и пристает, так-то с глаз прочь и не уходит.
– Дед, тебе бы монографии писать, а не метелкой размахивать, - как бы сквозь сон сказал Савелий.
Дед
Мефодьичу только показалось, что Савелий мирно уснул. Хотя Варежкин и любил этого добродушного деда, но сегодня ему было не до него.
Снова началась качка. Вот он уже с головокружительной скоростью несется куда-то вниз. Сейчас все рухнет, и тьма концентрическими кругами разойдется от Варежкина.
Мгновенная вспышка, и мир перестал существовать, но мало-помалу обозначились контуры Стены и картина стали приближаться. В центре, на стуле, сидел мальчик.
Савелии попытался что-то сказать, но слова застряли в горле и только нечленораздельные звуки выпрыгнули наружу.
– Сегодня тебе не придется прорываться сквозь Стену, - донесся сверху голос, - Твое время настало. Ты мог бы еще год жить так, как жил, но дело зашло слишком далеко, - прозвучал знакомый голос.
– Она не должна была открывать тебе тайну.
Как только была произнесена эта фраза, Савелия громадным притяжением буквально всосало в комнату.
– Мы долго наблюдали за тобой. За твоими безумиями, но дело не только в этом. Нужен был срок, чтоб этот мальчик подррс и мы смогли бы произвести над ним операцию. Сегодня он созрел, правда, нам пришлось ввести ему специальный раствор, воздействующий на функций роста, что не входило в наши планы, но виною тому - ты, Савелий Варежкин, - металлически отчеканил голос.
– Ты хочешь знать, кто с тобой говорит? Ну, что ж, смотри.
Перед Савелием возникла фигура Главного. Все те же волосы ежиком, немигающие глаза, узкая линия рта.
– Если у тебя есть вопросы ко мне - задавай, - сказал Главный.
Савелий подошел к мальчику, коснулся его руки и сказал: - Пойдем. Уже поздно. Мама заждалась.
Мальчик не двигался.
– Он не может покинуть нас. Он вообще тебя не видит. Это его двойник, созданный по его образу и подобию, но лишенный всего: речи, слуха, зрения. Перед тобой манекен, намертво привинченный к креслу, - сказал Главный.
– Кто вы такие?
– спросил Савелий.
– Мы - Лига Спасения. Только мы еще способны спасти свой мир, свой народ, свою планету. Но одни мы бессильны, поэтому мальчик оказался здесь. На его месте мог оказаться и другой, но с одним непременным условием: он весь должен быть перенасыщен добротой, то есть тем, что у вас на земле постепенно исчезает.
"Доброта, зачем она им сдалась? Свихнулись на доброте, что ли?" подумал Савелий.
– Не свихнулись. У нас ее просто нет. Мы ее уничтожили, вытравили во имя прогресса, во имя всеобщего процветания, - произнес Главный,
– Так зачем же она вам, если вы от нее намеренно избавились? Зачем? Что вам надо от ребенка? Он тут при чем?
– Не торопись. Мы хотим, чтобы ты понял, зачем нам мальчик и зачем нужен ты.
– Значит, я никогда не вернусь к себе, не увижу Карины, не допишу своих картин?
– с удивлением и страхом спросил Савелий.
Савелий говорил с самим собой, не замечая, как пристально на него смотрят. Опять стали появляться человекоподобные. Они внимательно, немигающими глазами вглядывались в Варежкина.