За мертвыми душами
Шрифт:
— Вам свет помешает спать? — сказал Булкин.
Лазо схватил его за локоть.
— Тссс! не противоречь, — вполголоса, как бы по секрету сообщил он, — он ведь у меня поврежденный!
— Завтра я покажу рам весь дом, — пообещал Булкин, прощаясь со мной, — но заранее предупреждаю, что интересного в нем сохранилось мало!
Булкин ушел, и мы улеглись по постелям. Лазо долго не гасил свечи, курил и разглагольствовал.
— Ну, что, какое впечатление произвели на тебя господа туземцы? — поинтересовался он между прочим.
— Разнообразное, — ответил я, — а вообще говоря — изумительная смесь богемы и высшего круга! Босые горничные и княжеское палаццо, Булкин и Тренк, Люлю и маман…
— Двадцатый век, брат!.. Теперь везде сапоги всмятку! А на Марину Семеновну обратил внимание?
— Это еще кто такая?
— А с подвязанной щекой? Феномен замечательный!
— Чем?
— Я ж тебе говорил, что у нее лет пять назад муж сбежал и баронесса взяла ее к себе. Вечно с флюсом, вечно грустит и каждый год в таком положении!
— Что ты болтаешь? От кого же?
— От грусти, ей-Богу! Сама удивляется и не знает от чего! Так уж устроена!
— Будет врать! — сказал я. — Гаси лучше свечу!
Лазо повернулся на бок и задул свечу. В темноте красным пятнышком обозначилась его папироса.
— А фон-барон тебе понравился? — немного погодя заговорил Лазо. Я не отозвался. Лазо ткнул во что-то папироску, должно быть, в стакан с питьем, и она зашипела и погасла.
— Окочурился уже… шурум-бурум несчастный!! — пустил Лазо по моему адресу. — И поговорить вволю человеку не с кем!
Через минуту мы оба спали крепчайшим сном.
В семь часов утра я был уже на ногах, и оставив почивать своего приятеля, захватил полотенце и отправился купаться.
Дом безмолвствовал. Не встретив нигде ни души, я спустился в сад. Меня охватило благоухание; сад весь был свежесть и радость; цветы, как миллионная, изящнейшая в мире толпа, сошлись со всех сторон к шестиколонному храму земного божества — человека на поклонение. В аллею солнце и суета не проникали; там было сумеречно, торжественно и сыро. Липы-чудовища, наверное, помнили времена императрицы Екатерины II. Аллеи прямыми линиями разрезали огромный фруктовый сад — узкие дорожки то и дело уводили влево и вправо к развесистым яблоням, сплошь усыпанным уже начавшими румяниться яблоками.
Открылась река. Накануне, впотьмах, она казалась сверхъестественной и необъятной; теперь она жалась в крутых берегах, узенькая, обыкновенная, извилистая. Под обрывами противоположного берега стеной стояли камыши с черными, словно бархатными, банниками на концах; кручу за ними одевал густой лиственный лес. Куда ни обернись — ничего, кроме зелени леса и камышей, воды и неба, видимо не было.
После купанья я обошел парк. Средняя аллея была короче других и выводила на зеленую круглую лужайку. На ней в виде шапки возвышался небольшой холм, весь заросший жасминами. Из чащи их, как бы насторожась, выглядывала лукавая голова фавна с рожками.
Я продрался к нему через кусты и увидал мраморный бюст: он стоял на слегка обтесанном валуне. Бюст был итальянской работы восемнадцатого века и выполнен был мастерски. Плесень, как плющ, вилась в его волосах и в складках лица, и казалось, будто он выглядывает из стеблей травы. У пьедестала устроена была скамеечка для двоих, но, судя по тому, как задавили ее кусты, и по отсутствию хотя бы тропинки к ней, можно было заключить, что уже много лет подряд напрасно подкарауливал фавн появление парочки, идущей на свиданье к холму…
На балконе я встретился с Булкиным.
— Оккупацию уже сделали? — весело воскликнул он.
Я сообразил, что на местном языке это обозначало купанье.
— Да… — ответил я. — Славная вода!
— Великолепно, давайте вместе чаевничать? Кстати, что хотите — чаю или кофе?
Мы подошли к столу; девка усердно стучала вокруг него пятками, расставляя посуду и все необходимое.
— Попрошу кофе… — сказал я. — Но разве уже все встали?
— Нет. Здесь подымаются в неопределенное время; сходимся все вместе только к обеду и к ужину!
Мы уселись. Булкин, такой ядовитый задира накануне, оказался простым и милым человеком.
Беседа зашла о прошлом имения. Я осведомился, давно ли он в роду Штраммов.
— Оно не родовое! — ответил Булкин. — Покойный барон купил его лет тридцать назад у Велепольских…
— Вы, кажется, не особенно долюбливаете титулы? — намекнул я на вчерашнюю пикировку его с Тренком.
Булкин глянул на меня, и в зрачках его опять заискрился смех.
— Это как сказать?.. по экземпляру судя! А вот русские столпы отечества аус Рига — они действительно аппетит отбивают!
— Скажите, а от Велепольских не сохранилось каких-либо бумаг или писем?
Булкин раздумчиво качнул головою.
— Не знаю, не слыхал… Если и уцелели, то разве где-нибудь на чердаке!
— Вы мне разрешите сейчас осмотреть его?
— Сделайте милость. И я вместе с вами пойду!
Мы покончили с кофе и вошли в дом. В зале, за большим концертным роялем, согнувшись, сидел мальчик, встретивший нас накануне игрой на гармонии. Длинное лицо его было нездорового серого цвета. Услыхав наши гулкие шаги, он выпрямился, и словно два синих василька глянули из бурьяна и опять скрылись — он опустил глаза и наклонился над клавишами.
— Кто это? — вполголоса обратился я к своему спутнику.
— Кука!! — громко ответил тот. — Брат жены. Большой талант, но к сожалению, — Булкин постучал себе в лоб пальцем, — у него не «не все дома», а совсем никого дома нет!