За отцом

Степка с Ванькой всегда очень радовались приезду отца. Приезжал он редко. Говорил, что в городе много работы. Какой работы — они не знали, но лучше б ее не было, и отец жил бы всегда дома. Мать много хлопотала по хозяйству, постоянно дергала их, отрывала от игры. Только-только наладится игра с ребятами на выгоне, она уже кричит с крыльца:

— Куда вас укатило! Степка, воды принеси!

И Степка должен сейчас же бросать, иначе мать в волосы залезет. А без Степки и Ваньке не игра. Отец сразу оживлял все. Приезжал

— Ну, огольцы, прыгаете?

И улыбался в повисшие косицы рыжих усов.

Привозил книжек, игрушек всяких. И целые дни, пока отец жил дома, ребята висли у него на руках, ни на шаг не отходили. Мать вступалась:

— Чего ты с ними няньчишься? Пошли их куда-нибудь…

А отец обхватывал обоих сразу за спины, прижимал к себе.

— Ладно-ладно. Без них обойдется.

Степка вступал с отцом в деловые разговоры. Хмуря веснущатый лоб, раздувал губы:

— Скажи, папа, хорошо быть коммунистом?

— Эка ты какой! — Отец смеялся, заглядывал в серые Степкины гляделки. — Хорошо. Вот вырастешь, узнаешь.

Ванюшка жался к отцу под руку.

— Папа, а мы с Степой будем коммунистами?

— И ты тоже?

Отец шершавил Ванюшкину голову.

— Будете. Вам сейчас сколько годов-то, ну?

— Мне двенадцать скоро, — отвечал Степка.

— А мне десятый пошел.

— Ну, вот. Когда вам будет побольше, тогда и в коммунисты. Степа поскорее, а тебе, Ваня, подольше.

И о коммунистах долго говорили ребята, когда укладывались вместе спать в сенцах. Им думалось, что в городе все время заседают коммунисты, такие все большие, в кожаных пиджаках и с громадными револьверами. Заседают, воюют со всякими бандитами, сажают в Чеку, расстреливают. Степка, вглядываясь в темноту широкооткрытыми глазами, развивал планы прижавшемуся теплому Ванюшке:

— Вырасту большой, — первое дело в Вечеку подамся. Я этой всякой банде, буржуям, кровь спущу! Револьвер буду носить во-какой, всех больше.

— А я?

— Ну, а ты будешь у меня Исполком. Это штука полегче, потому ты маленький еще.

— Я вырасту тоже с тебя, — робко говорил Ванька и затихал под неожиданный крик Степки:

— Много ты вырастешь, шишгарь! Не сбивай!

В этот раз отец приехал поздно ночью. Ребята живо вскочили с постели, выбежали на крыльцо. Фыркала лошадь. Отец — невидный в потемках— возился с чем-то и вполголоса говорил матери:

— Потише. Сведи лошадь… Утром уеду.

И прошел мимо ребят в избу, пробежав рукой по их головам.

— Спали бы…

И по тому, как суетилась мать, побледневшая, озирающаяся на занавешенные окна, и как необычно строго держался отец, ребята поняли, что случилось что-то.

Поздно пришли к отцу сельские коммунисты: Вася Тарарай — председатель — и черный, как жук, Митрофан Серов. Засиделись долго. Сидели, склонив головы над столом с затухшим самоваром, шептались о чем-то. Мать — вытянувшаяся— сидела у печки, сцепив туго на коленях руки.

Степка, свесившись с кровати, слушал, отталкивая мешающего Ваньку. Тот толкал в спину, шептал, готовый заплакать:

— Пусти, и я… Ну, пусти же, Степа.

Наконец Степка внял просьбам, уладил Ваньку рядом. Слушали, запирая в себе дух.

Отец срывающимся голосом, часто переходя в неслышный шопот, говорил:

— Опасность здоровая… Может все перевернуть. Банды идут ходом. Приготовиться нужно. Тут тоже могут…

Дальше ребята не разобрали. Гулко ударил голосом об стол Митрофан:

— Как ты говоришь?

— Мамонтов, — говорил отец. — Атаман деникинский. Прорвался. Нигде сдержать не могли. Неожиданно. Теперь всё на ноги подняли. Передают, казаки все громят, ни с чем не считаются.

Всколыхнула тишину мать. Шумно вздохнув, громко сказала:

— Доделались… Говорила я, добром не кончится. Эх!

Взметнулся отец:

— А, не хнычь ты! Не до тебя!

— Тебе, конечно, совсем не до меня… Закрутился… У тебя вон они, о них надо подумать.

Махнула головой в сторону прижукнувших ребят, замолчала готовая заплакать.

Опять бухнул Митрофан:

— Не об том, Матрена. Погоди, не сбивай…

Кричал петух в сенях, хлопая крыльями, завозились овцы где-то, а они все сидели. Степка, пересиливая сковывающую голову дрему, слушал, как отец говорил, стуча ребром ладони по столу. Ванька, уткнувшись в спину Степке, уже спал.

— Держите ухо востро. Дежурьте на почте. Чуть что, из городу вам знать дадут. Следите за всяким элементом. Бумаги всякие соберите в кучу, и ежели какая тревога, не оставляйте, с собой берите…

Дальше Степка не слыхал. Не совладев со сном, ткнулся в подушку.

Проснулись утром, отца уже не было. Мать ходила невыспавшаяся, с окружившимися бессонными глазами. Степка видал, как она в амбаре, ткнувшись головой к закрому, плакала, приподнимая костлявые плечи.

Для выяснения вопроса устроили в картофельной грядке совещание. Собрались: Митяха, Кутырь и Серега Пичок. Засели в грядке, где самая высокая ботва. Степка, обводя всех широко раскрытыми от выпиравшей тайны глазами, сделал доклад:

— Большевикам конец, ребята, приходит… К городу идет с огромадными войсками атаман казаков Мамонтов.

Ребята, затаив дыханье, слушали. Первый не выдержал Пичок. Шмыгнул курносым носом, спросил:

— Стрельба будет? Ух, здорово!

— Пушки будут бить… Во, как!

И Степа присунулся вплотную к кругу голов.

— Все громить будут. Сраженье предстоит— я те дам.

Митяха, махнув руками, перебил:

— Коммунистов вешать будут.

— Кто?

Степка презрительно оглядел замызганное лицо Митяхи. Тот, сбившись, замялся, а потом отвел глаза в сторону, процедил: