За отцом
Шрифт:
И сам опасливо глядел на синеющие от надвигавшихся сумерек поля, на безлюдную дорогу, уходящую далеко-далеко.
Сзади в деревне сквозь темную стенку ветелок мелькнул красный глазок, — зажгли огонь. Справа белым кругом показалась невидная днем луна. Где-то прошумела крыльями запоздавшая в пути птица. Перекинув через палку сумку, ребята бежали уже рысью, жадно вглядываясь в мутнеющую даль, в надежде увидеть желанный город.
Железная дорога разрезала поле пополам — рядом уходящих столбов, высокой насыпью. Ребята
Небо над зашедшим за темный край земли солнцем было желтое, ясное. Столбы виднелись на нем четко черными палочками. Степка с Ванькой, словно сговорившись, одновременно свернули с дороги и пошли жнивьем прямо к светлому небу, к железной дороге.
Шли быстро, не говоря ни слова. Вдруг тишину прорезал крик. За ним послышался топот нескольких лошадей, свист. И кто-то без останову кричал жутко, точно его били чем-то или тащили, а он упирался, крича во весь голос.
Этот безнадежный крик резнул ребят и застыл над полями, застонал, перекатываясь вдали.
Ребята застыли, упав камнем на землю. Ванька, дрожа всем телом, прижался к Степке.
Топот приближался. Казалось, гудела земля. А крик погасал, замирал и отдавал только одной скорбной ноткой.
Вперясь вдаль широкими, от охватившего ужаса, глазами, Степка различил врезавшиеся в небо головы в картузах, лошадиные морды. И немного дальше от них бежал кто-то лохматый, высоко подпрыгивая. Затем все сразу провалилось в лощину. Крики затихли. А ребята все лежали, боясь двинуться. Ванька плакал, глотая слезы.
Тишина стояла над вечерним полем. Откуда-то еле-еле доносилось ржанье лошадей, собачий брех. По самой насыпи дороги промчались верховые. Один-другой, — Степка сосчитал, — четверо. И на ясном небе видно было, как у двоих сзади торчком стояли какие-то палки. И эти палки сразу напомнили Степке картину сраженья русских с германцами. Там так же были нарисованы бородатые с чубами верховые и с этими палками.
— Казаки это, Ваня.
И обернувшись лицом к Ваньке, замолчал с захолонувшим сердцем. Обоим показалось, что все теперь погибло: нет ни отца, ни города, — все взяли эти скачущие по всем дорогам казаки. Первый раз за весь день Степка не знал, что делать дальше. Царапал пальцем глыбу земли и очень хотел, чтобы ничего этого не было, — ни ночи, ни полей, ни верховых: сидеть бы теперь на крыльце, и хлебать с дедом молоко с хлебом.
Потом оба встали. Поглядели вокруг, прислушались и потихоньку поплелись к линии. Сзади поднималась луна. От нее поле стало все серым, словно дымкой затянулось, впереди показались жидкие тени. Вблизи было хорошо видно, а вдали, сколько ни приглядывайся, ничего не разглядишь.
Дорога нырнула в лощинку, заросшую мелким кустарником, и опять поднималась вверх. Когда Степка с Ванькой, осторожно ступая, спустились вниз, их обдало застоявшейся здесь прохладой, словно платком обмахнуло головы. Кустики по бокам стояли неподвижно и были похожи под луной на темное настороженное стадо.
Пугливо озираясь, ребята торопились скорей выбраться на ровное место. Ноги стукались, как деревянные, громко, и каждый шаг отдавался в голове.
Вдруг Ванька охнул и повис у Степки на руке. У Степки поползли по спине мурашки.
— Что ты?
Ванька мотал головой, еле выговаривая:,
— Глянь, глянь!
Степка глянул и, готовый закричать от охватившего страха, не отводил взгляда. В стороне, у самой почти дороги, разбросав руки в стороны, лежал мужик в синей рубахе. Голова его свешивалась вниз и глядела на ребят большими блестящими на луне глазами. По лицу до самых волос легла темная полоса.
Степка цепко сжал руками Ваньку и, отпихивая, начал пятиться задом. И глядя на неподвижно лежавшего мужика, ждал, что вот он встанет, и… Спиралось дыханье, и ноги не двигались совсем. Потом опять бежали, схватившись руками, к линии. И обоим казалось, что сзади за ними бежит мужик с блестящими незрячими глазами.
У линии вздохнули. Взглянули в ту и другую сторону — ни души. Монотонно о чем-то гудели столбы.
— Вот там город, — указал Степка и погладил рукой блестящие рельсы.
Ванька сидел бледный, губы дрожали, а глаза глядели широко — сухие, — слезы перегорели и застряли в пересохшем горле.
— Папа, — выговорил он и, обняв Степкины колени, застучал о них беловолосой головой.
Плач перепуганного на смерть Ваньки, безвыходность их положения раскалывали голову Степки на части: и так прикидывал, и так. Потом решил:
— Ладно, Ваня, найдем выход. Чего ты? Эка. испугался. Пойдем.
— Куда? — шептал Ванька, не поднимая с колен головы.
Степка решительно встал, приподнимая Ваньку.
— Пойдем в ту сторону… Дойдем. В городе теперь казаки, разорвут нас.
И подбадривая себя, затормошил Ваньку.
— Ты не робей… Пойдем линией — дорога прямая…
Ему хотелось покурить, пожевать чего-нибудь для веселья, но сумка осталась где-то сзади, вместе с картузами. Больше всего жалко было сумку, потому что отцова она.
Стояла на небе луна, покойная, словно щурилась ласково на бежавших ребят. Вверху ныли проволоки, и это нытье напоминало дом, вздохи коровы под сараем, шорох спящих кур. Где-то проскрипела телега, протарахтела и упала куда-то, проглотив скрип. Потом поплыл неизвестно откуда гул. Казалось, шел он сверху от луны вместе с жидким светом. Громче запели столбы.
Степка обернулся на ходу. В глаза метнулся красный огонек, движущийся по тающей насыпи.
— Машина.
И оба скатились под насыпь. Стали на бугорке и ждали. У обоих зародилась надежда, что машина увидит их, станет и заберет их с собой.
Огонек бежал по насыпи, грохот рос. Уж можно было отличить, как стучали колеса — ту-ту-ту… ту-ту-ту… Сначала выросла труба с седым чубом, потом что-то большое, темное, и грохот, стук — громада промчалась мимо,
Ребята замахали руками. Кричали: