За отцом
Шрифт:
— У мужиков нагорело. Все говорят. А я што?
— Руки не выросли! — Степка поднялся на ноги. И не сдерживая больше тайны, обрушился на Митяху — Дюже их боятся, мужиков-то! У коммунистов небось сколько силы-то, револьверы. Вон, папа показывал бомбы. Трахнут одной, и от нашего села может только дым столбом. А то!
Ни
— Степка, Ванька! Где вас придушило!
Разошлись.
А вечером на выгоне играли в Мамонтова. Вооружились палками, деревянными лошадями, выстроились. Ванька лез вперед:
— Кто за Мамонтова?
— Уйди ты!
Степка путался: не знал, кого ему играть, — Мамонтова или большевика. Плохо, что большевикам отступать придется, а Мамонтова неловко, — отец коммунист, а он в эту банду полезет. Ломал голову. Ребята ждали, сдерживая нетерпеливых коней. Наконец решился.
— Ладно. Ты, Вань, будешь Мамонтов. Тебе нескоро в коммунисты, ты пока бандой побудешь. Ладно? А я — большевик, Вечека.
Ребята рассыпались по выгону, залегли за валами. До ночи шло сраженье. Кончили, когда заплакал Пичок, — щеку ему напырнули палкой в сраженьи. Напырнул ретивый большевик Степка, но ему не хотелось сознаваться. Обозлившись на ревущего Пичка, он ткнул его в бок:
— Какая с тобой игра! Тоже казак, орешь, как зарезанный.
Пичок сильней заплакал. За него вступились Митяха, Кутырь и другие ребята. Отделившись в сторону, начали ругаться.
— Коммунист — и лезешь! Конопатый. Вздуть тебя, тогда узнаешь, как лезть.
И натолкали зазевавшемуся Ваньке в загривок.
Долго ругались. И Степка шел домой до крайности расстроенный. Ванька шмыгал носом, поддерживая штаны.
— Суки, — ругался Степка. — Не я большевик, я б их всех к стенке за такие дела.
В эту ночь спали оба крепко.
От отца не было никаких известий. Приезжавшие из города мужики говорили, что в городе военное положение, суета и чего-то ждут. Мать все туже сжимала губы, часто плакала и ругала отца. Дед тоже кряхтел недовольно.
— Нехватало чего-то. Ввязал его родимец.
По селу пошли всякие слухи. Говорили, что всех коммунистов Мамонтов на кол сажает, а их семейных сжигает живыми. Степке с Ванькой делалось страшно от этих разговоров, а больше всего жалко было отца.
Один раз, проходя вечером мимо барского сада, слышали они разговор мужиков, сидевших на корточках у стены. Говорил Старостин Петруха:
— Мы с своими сами разделаемся. Духу не оставим. Вот еще Захар Уткин. Я ему за свою лошадь покажу.
Услыхав имя отца, Степка толкнул Ваньку, чтобы молчал, и оба залегли в высокой крапиве со стороны сада за стеной. Мужики гудели все враз. Потом опять Петруха:
— Надо подгадать, когда приедет. Сцапать его, да придержать до выяснения дела. Ежели Мамонтов пропрет дальше, ну, и прикончить.
Кто-то, сомневаясь, спрашивал:
— Ну-ка, хуже будет?
Петруха отрезал:
— Ни черта! Если этого атамана отгонют, выпустим, а до время пусть в подвале посидит…
Тут только ребята поняли, почему отец приехал
ночью и так скоро уехал.
Дома хотели сказать матери, да раздумали, — еще больше будет плакать. Степка по-другому думал: надо отца предупредить. А как? И долго шушукались с Ванькой на кровати, закрывшись с головами попонкой. Дельная мысль пришла прежде всего в голову Ваньке:
— Пойти в город.
— Не пустит мамка…
Степка отдувался носом. Вглядываясь в потемки, старался представить дорогу до города, где он был один раз с отцом. Все полем, полем, потом деревни и опять поле. Под конец железная дорога, там до города полчаса езды, уж соборные главы видать за полугорой.
Ванька шептал в ухо.
— А ежели они папу так сгробастают? А? Степа? Пойдем!
Степке понравилась решительность Ваньки, только он сомневался за него — не дойдет.
— Ты-то дойдешь?
— Ну, а как же? Какая даль, даже не подумаю! Я с мамой, помнишь, в Чернаву ходил, даже ни разу не отдыхал. Спроси у мамы…
— Ладно.
Степка думал.
Утром мать подняла ребят чем свет. Над рекой еще остался седой туман, и только верхушки рощи на горе чуть тронуло солнце. Дед возился у телеги, укладывая косу, грабли и пухлые охапки мокрых свясел. Собирались убирать овес. Мать вынесла кувшин с квасом, размещала в телеге и на ходу приказывала:
— Вы не отходите. Запирайтесь на засов. Смотрите, если что случится, обоим влетит, Степка, ты смотри не шалыгань.
Степка помогал в телеге, переглядывался с усевшимся на камне озябшим Ванькой, кивал головой.
— Ладно… Вот увидишь…
Дед тронул за вожжи и телега запылила по дороге в поле. Мать сидела посредине телеги и долго белелась ее новая чистая рубаха.
Степка проводил глазами телегу, почесался.
— Ну, Вань, как же?
Ванька, нахохлившись, глядел вверх, еле продирая заспанные глаза.
— Пошли?
Ванька затруднительно молчал. Потом заглянул в глаза.
— Может завтра, Степа, а?
— Опять ты дрефишь!
Степка цыкнул, отходя в сторону.
— С тобой разве можно что-нибудь…
И боясь, что Ванька на самом деле струсит, Степка решительно спросил:
— А ежели папа нынче соберется приехать, тогда как?
Ванька замигал глазами, поеживаясь плечами. Степка наседал:
— Вчера так говорил, нынче — по-другому. Я теперь тебе ничего говорить не буду. На кой ты мне, такой трус!