За порогом боли
Шрифт:
Побродив бесцельно по городу он вышел, наконец, к центральному рынку и, загрузившись пивом, сел ждать неизвестно чего.
…Макс отшвырнул недопитую бутылку и поднялся. Ничего не происходило. Видимо, кто-то сверху отводил сегодня от него все опасности. Никто к нему не приставал, милиция не обращала на него внимания, «пятаки» не появлялись. Бешенство понемногу отступало, острая боль чуть ослабла, освобождая место уже заползавшей в уголки сердца черной тоске.
Макс купил бутылку «Русской» и побрел к дому. После гибели Ленки он, хотя и с трудом, но сдержал желание напиться, по опыту зная, что водка вовсе не помогает забыться,
Уже начинало темнеть, когда он приблизился к цели. В соседнем дворе, через который он шел, за одним из столиков дренькала расстроенная гитара и вяло переругивался подвыпивший молодняк. Ушедший в себя Макс прошел мимо.
То ли усталая, покачивающаяся походка Макса, то ли его безвольно опущенные плечи и остекленевший взгляд, а, скорее всего, торчащая из кармана поллитра, привлекли внимание юнцов. Так или иначе, но они сами выбрали свою участь.
– Э-э! Мужик! Постой-ка! Макс остановился не оборачиваясь.
– Слышь, Кит, вот и выпивка пришла!
«Мазани ему,Кит! Че разбираешься!» – в мозгу вдруг полыхнула сцена трехмесячной давности.
Макс почувствовал, как хрупкий ледок покрывавший бушующий в груди огонь, лопнул и испарился в раскаленных струях пламени, рванувшегося наружу. Он услышал топот ног за спиной и медленно повернулся. К нему приближались пять человек. Несмотря на возраст, пацаны были довольно крупными и крепкими.
– Вы что-то хотели, ребята? – голос Макса был тих, но что-то в его тоне остановило «ребят» и они замерли на месте, словно уткнувшись в стеклянную стену.
– Поделись водочкой, – вперед выступил, видимо, самый смелый. – Тебе, похоже, хватит.
Макс улыбнулся одними губами, достал бутылку и поставил ее перед собой на землю, отступив на шаг.
– Возьми.
Пацаны переглянулись, но не сделали ни шагу, только тот, смелый, оскалился зло:
– Ты че, сука? Повыебываться решил?
– Мы языками будем драться или к кулакам перейдем? – оскорбление было невыносимым, но молодняк все еще колебался, лишь «смелый» поднял руки:
– Ну, иди сюда, давай, сука!
Эта «схватка языков» могла продолжаться до бесконечности, а кипящая в груди лава грозила сжечь самого Макса, поэтому он не стал дожидаться, когда дворовая шпана решит, что делать в такой ситуации. В этот момент он был похож на раненого носорога, но, в отличие от взбешенного рогатого бронепоезда, Макс был обучен жестоким приемам рукопашного боя. Его натиск был стремителен и страшен, он не дрался, а рвал противника на части. Пацаны ничего не могли противопоставить этому звериному напору. Они были смяты, раздавлены прежде, чем сообразили, что происходит. Они не смогли даже убежать – все было закончено в несколько секунд. Когда Макс, наконец, остановился, на земле лежали пять изуродованных, окровавленных стонущих тел, в которых люди угадывались с большим трудом. Макс посмотрел на свои кулаки, по которым стекала чужая кровь и, тяжело вздохнув, подобрал злосчастную бутылку и поплелся прочь.
Драка не принесла никакого облегчения, стало только хуже. Злость и агрессивность отчаяния, как воздух из проколотой шины, улетучились, оставив душу и сердце без защитной оболочки. Гипнотическая слабость сковала все тело. Едва передвигая ногами, Макс поднялся на свой этаж и открыл дверь. Он не знал, что по счастливой случайности засада была снята всего несколько часов назад.
По счастливой ли? Макс не хотел жить. Нет, он не стал бы сводить счеты с обманувшей его жизнью, но и цепляться за нее не было больше сил. Боль извела его. Она не была такой резкой, раздирающей, как от первых ударов судьбы, когда свет мерк в глазах. Сейчас боль была похожа на ультразвук – неслышной, невидимой, неощущаемой. Но она была постоянной, разрушающей. Она была запредельной.
Макс, не раздеваясь, лег на диван. Снова, как тогда, после возвращения с той памятной охоты, этот диван стал свидетелем его мук. Как смертельно раненый зверь, стремящийся в свою нору, чтобы там умереть, Макс почти бессознательно пришел к своему дому. Он обхватил колени руками и замер. Все пройдет. Просто нужно отлежаться…
Мать Макса умерла, когда он служил в армии. Известие об этом он получил лишь спустя две недели, вернувшись с учений. Какое-то время он просто не мог осознать случившегося. Умом он знал, что мамы больше нет, но сердце отказывалось это чувствовать. Понимание пришло вместе с очищающими слезами… Он стоял на посту и плакал, глотая соленую влагу. Первая слеза едва не выжгла ему глаза, отвыкшие от этого, но потом стало легче. Слезы катились и катились, и Макс ощущал себя маленьким мальчиком, который еще не стыдится слез. Он вернулся в то далекое время, когда вместе с легкими детскими слезами уходили все горести и обиды… С тех пор ни одна слеза не касалась его глаз…
И вот, как тогда, Макс почувствовал поднимающийся к горлу тугой комок и жар в глазах, но… Максу хотелось плакать, а слез не было! Видимо тогда он выплакал все, что у него оставалось. Трудно было дышать, спазмы сдавили глотку, но глаза оставались сухими, как песок Кара-Кума. Маленький мальчик умер – Макс больше не умел плакать.
Рассвет, пробравшийся сквозь преграды облаков, осветил сначала так и не открытую бутылку водки, стоявшую на подоконнике, а потом и Макса, по-прежнему лежавшего на стареньком диване. В затекших пальцах он сжимал две фотографии. С одной на него смотрела красивая темноволосая девушка в беле платье, а на другой парень в камуфляже и сапогах-броднях, лихо закинув на плечо «вертикалку» беспечно улыбался ему с носа лодки.
Когда человек умирает – изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят и губы улыбаются другой улыбкой.
Макс вспомнил эти Ахматовские строки, вглядываясь в такое живое лицо Кирилла. Никто не видел его мертвым!
Звонок в дверь прервал его мысли. Макс потер руками посеревшее лицо, на котором все старые и новые почти незаметные шрамы вдруг, за один вечер, выступили белыми полосами, и пошел открывать, спрятав за спиной пистолет. Крамольная мысль лишь краешком коснулась его, но, почему-то, снова появилось желание цепляться за жизнь.
Макс резко открыл дверь, заставив вздрогнуть человека, стоявшего на лестничной площадке. Это был просто одетый парень, примерно одного с Максом возраста. Его темное обветренное лицо и выгоревшие светлые волосы говорили о том, что он много времени проводит на природе. Голубые глаза смотрели твердо и спокойно. Гость смерил Макса взглядом и произнес:
– Ты, значит, будешь Макс?
– Да, думаю, буду.
– Значит, я к тебе. Домой-то пустишь?
Макс молча отступил назад, пропуская визитера. Тот осмотрелся в коридоре и протянул руку: