За пять веков до Соломона
Шрифт:
Вот и вышло, что Моисей собрался в дорогу поздно, часов через пять после заката. А когда к самому утру колодец так и не показался, молодой египтянин понял, что тот остался далеко позади. Минул его Моисей. То ли неправильно направление определил, то ли не рассмотрел в кромешной тьме.
Утром не оставалось другого выхода, кроме как путь продолжить. Моисей хорошо знал жестокие законы пустыни. Что палящее солнце способно за полчаса убить уснувшего человека. Что на тень полагаться тоже нельзя, потому как дневное светило быстро по небу двигалось, гоняя тень по кругу. И что еще недавно казалось прохладой надежной, скоро могло пеклом настоящим стать. Вот и продолжал Моисей идти вперед, хотя силы растерял еще во время ночного перехода. Совсем мало оставалось надежды. Единственное, что спасти могло — следующий колодец или оазис, который должен был находиться в дне пути от минованного.
Жгучая жажда давно перестала быть простым беспокойством. Язык распух, рот едва его вмещал, а сухие неба болели от каждого шершавого прикосновения. Губы растрескались, но кровь, даже не выступив на поверхность, тотчас запекалась. Лицо саднило от тысяч укусов мелких песчинок, что носил игривый ветер. Под вечер второго дня кожа на лбу и скулах лопнула под беспощадными лучами.
Стоило солнцу скрыться за горизонтом, как Моисей упал без чувств прямо на камни. Сразу навалился тревожный сон из тех, что силы не восстанавливают, а, наоборот, забирают последние.
Лютый холод разбудил перед самым рассветом. Моисей вскочил, чтобы резкими движениями разогнать кровь в занемевших жилах, но ослабевшие колени подкосились, и он свалился назад в объятия стылой земли. Хватая ледяной воздух обоженным ртом, попытался наполнить легкие, но те вывернулись наизнанку, словно опаленные внутренним огнем. Моисею пришлось долго лежать на боку, восстанавливая сбитое дыхание. Тогда-то и появилась первая мысль о смерти.
Но прошло еще полдня, прежде чем мысль превратилась в уверенность. Полдня, что Моисей провел в пути. Он упорно двигался вперед, делая раз за разом короткие шаги. В Египетской пустыне хоть изредка встречалась верблюжья колючка, а тут совсем голо было. Только однажды попалась королевская кобра. Моисей кинулся за ней, прельщенный возможностью попить холодной крови, мысль о смертельном яде даже не мелькнула в голове, но змея оказалась проворнее, скользнула резво меж серых камней в неприметную щель.
Ко всему недавняя рана от нубийской стрелы на ноге открылась. Треснул не до конца заживший рубец, но вместо крови опять одна сукровица выступила, чтобы тотчас на жаре запечься.
И вот теперь, когда солнце миновало зенит, Моисей определенно понял, что до вечера ему не дожить, зной раньше убьет. Если бы мог, поплакал бы Моисей, но очи оставались сухими: тело еще вчера сожгло последние капли влаги.
Совсем плохо стало Моисею, когда впереди он увидел мираж. Стройно высились зеленые пальмы, длинными листами на мареве колыхались ветви — точь-в-точь, как живые! Он даже разглядел гроздья недозревших фиников на верхушках. Моисей сообразил, что рассудок решил отгородиться помутнением от боли и страданий. Молодой египтянин остановился и понял, что пришла пора умирать.
Всего то и трудов, дать минуту отдыха уставшим членам. И пусть солнце довершает свое дело, пусть добивает тело — и так едва живое. Какая разница, где дух испустить: здесь или сотней локтей дальше? Сил нет, чтобы хоть один шаг ступить, так зачем страдания эти? Можно разом покончить со всем. Достаточно только сесть на минуту. И дело с концом.
Стоило принять роковое решение, как тяжкий груз спал с плеч: не надо больше отчаянно бороться, а можно спокойно умереть. В теле появилась необычайная легкость, голова ясно осознавала: скоро произойдет неизбежное. Моисей сделал несколько шагов к миражу. Потом еще и еще. Шаги давались без труда, словно молодой египтянин вдруг сделался невесомым.
Тогда Моисей решил, что будет идти к миражу, пока тот не растает. Или пока легкость не закончится, и тело само не свалится замертво…
Моисей очнулся в раю. Рай веял прохладой и укрывал тенью. Неподалеку журчала вода, солнышко, с трудом пробивавшееся сквозь сомкнутые ветви пальмы, не сжигало, а лишь нежно грело. Вот только… Тело сводило неземной болью, губы саднили, а распухший язык по-прежнему вываливался изо рта. Неужто не правы жрецы египетские, так чтившие Книгу Мертвых, что в раю блаженство людским душам даровано? Или не рай это?..
В следующий раз придя в себя, Моисей увидел, что солнце заходит за горизонт, расцвечивая окружающий пейзаж в кровавые тона. Опять не понял, жив он или мертв. Но жажду, даже если это Осирисово царство, все равно следовало утолить. Непослушные ноги не желали стоять, и Моисей, свалившись неуклюже с колен на бок после отчаянной попытки встать, потянулся на руках к колодцу, извиваясь по земле гадом. Раза два или три он еще падал в беспамятство, но до колодца таки дополз.
А потом пил и пил, не переставая, захлебываясь огромными глотками. И еще пил, еще и еще. Стараясь не потерять ни одной драгоценной капли, жадно слизывая влагу с рук. Раздуваясь, словно бурдюк, никак не мог перестать. Вода, спасительная вода! И снова пил, не в состоянии успокоить жажду. А когда сил вовсе не осталось, просто упал в сторону, продолжая смотреть на отражение в воде и, по-прежнему не понимая, жив или мертв.
Но прохладная вода вовсе не принесла ожидаемого конца страданиям. Наполнившись до предела, желудок исторг всю влагу из себя, сложив Моисея пополам. Тут только, корчась в страшных муках, Моисей широко улыбнулся. Понял, что все же жив остался!..
Моисей проснулся глубоким днем, когда солнце подбиралось к зениту. Пришел в себя оттого, что тень пальмы переместилась в сторону и телу, прикрытому одними лохмотьями, стало совсем жарко под палящими лучами. Но было еще что-то, выведшее Моисея из глубокого забытья. Огляделся по сторонам — и увидал картину, что радостно предстала очам, измотанным пустыней.
С одной стороны дышал прохладой колодец, сохранивший жизнь. С другой — три молодые девушки, подобные друг другу, как родные сестры, шли напоить шумную отару овец. Что постарше — черноволосая да ясноглазая — очень похожая на Мариам — сперва невзначай, а потом совсем открыто посмотрела на изнуренного странника. Попытался Моисей улыбнуться, но вместо доверчивой улыбки на лице появился оскал острых зубов. Еще раз попробовал потрескавшиеся губы радостно в стороны развести — опять лицо служить отказалось. А когда и в третий раз лик Моисея исказился зверской гримасой, махнул он рукой и решил отвернуться. Но девушка, вдруг, в ответ просияла одними очами, словно поняла все, и даже рукой помахала.
Моисей встал в полный рост, не стесняясь лохмотьев, и направился прямо к пастушкам. Хотел, ой как хотел, после долгих дней одиночества облегчить душу приветливым разговором. Но был еще слаб телом от смертельной жажды и тяжелого перехода. И рана на ноге кровоточила. Пришлось на миг прислониться к стройной пальме, закрыть глаза и дух перевести.
Да только видать опять впал в беспамятство. Потому как, очи открыв и по сторонам осмотревшись, обнаружил, что девушек с отарой рядом уже нет. Вместо них чуть в стороне от колодца стоял небольшой караван верблюдов. Что-то знакомое было в тех животных, особенно в последнем — с песочно-светлой шерстью.