За решеткой
Шрифт:
— Хорошо. Спасибо.
Я не был идиотом. Деррик был сплетником, а это сочная сплетня. Он разболтает это в первую же минуту, когда представится возможность. Но я посчитал это неважным, потому что у меня оставалось три дня до тех пор, как Рей выпнет мою задницу за неповиновение приказам. Мне все равно будет закрыта дорога сюда.
— А теперь слушай. Бишоп здесь, в этом ряду. Они казнят его, и эти дни — все, что у меня есть. Тебе надо дать мне поблажку и повернуться спиной. Я не дурак и не буду открывать его камеру или типа того,
Взгляд Деррика скользнул по ряду.
— Этот большой мудак — гей?
— Деррик, сосредоточься. Ты можешь помочь приятелю?
Он хлопнул меня по плечу и слегка тряхнул.
— Все понял. Не волнуйся, друг мой. Делай, что должен, а я прикрою тебе спину.
— Спасибо. Ты хороший парень.
— Так как это работает? Он за решетками, ты снаружи. Я же не увижу, как ты переходишь к делу прямо у окошка и достаешь из штанов своего дружка, нет?
— Деррик...
— Прости. Это странно.
— Мы поговорим. Ничего больше, — сейчас не время доставать что-либо из штанов. Мне приходилось беспокоиться о вещах поважнее.
Разобравшись с первым делом, я прошелся по ряду камер, заглядывая в камеры, чтобы определить, кто внутри. Ордера на казнь всегда выписывались пачками. В этом блоке могло вообще не быть заключенных, а потом мы за ночь получали двадцать ордеров и заполняли все камеры.
Мое нутро бунтовало, когда я проходил мимо мужчин, доживавших последние дни своих жизней. Что бы они ни сделали, это время было для них страшным. Одиночество в камере. Нет никаких занятий, кроме как думать об утекающем времени и о том, за что тебя сюда посадили.
Я нашел Бишопа через две камеры от конца ряда. Как только мой взгляд упал на него, в животе все сжалось, а на глаза выступили слезы. Я не хотел, чтобы он видел меня таким, так что помедлил минутку, чтобы собраться, и только потом подошел к окну. Тень, отброшенная моим телом в его камеру, заставила его поднять голову. Он сидел на краю постели, погрузившись в мысли.
Наши глаза встретились, и от эмоций, хлынувших из него на поверхность, у меня едва не подкосились колени. Он встал, и от меня не укрылась дрожь, сотрясшая его крупное тело, когда он подошел к окну.
Без слов он прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза. Я сделал то же самое. Мы стояли, соединенные сквозь толстую панель укрепленного стекла.
— Ты не должен здесь находиться, — прошептал он мгновение спустя.
— Я не мог оставаться в стороне. Мне нужно было тебя увидеть.
— Тебя уволят.
— Мне все равно.
— Так не должно быть. Через месяц, когда меня не станет, ты об этом пожалеешь.
— Я никогда не пожалею об этом, — прошипел я, хлопнув ладонью по двери. — И я буду бороться до твоего последнего вздоха.
— Нет больше никакой борьбы, босс. Все кончено.
— Нет. Адвокат получила деньги. Она спешно готовит
Бишоп открыл глаза и посмотрел на меня с такой тоской, с такой душевной болью.
— Тебе пора отпустить эту затею. Пора посмотреть правде в глаза, — он прижал ладонь к окну. — Ты сражался за меня так, как не сражался никто другой. Ты верил в меня тогда, когда я считал, что ни одна живая душа меня не слышит. Я не могу как следует поблагодарить тебя за то, что ты дал мне, но пора принять правду, Энсон. Все кончено.
Я накрыл его ладонь своей через стекло и затерялся в его темных глазах.
— Я не хочу спорить. Знай, что на твоей стороне есть люди, которые борются за тебя. Люди, которым не все равно, и которые знают, что ты не должен находиться здесь. У меня есть три дня в этом блоке. После этого я не вернусь, но ты даже на секунду не думай, что я перестал бороться.
Он будто пытался ухватить стекло, его пальцы искали контакта, который мы не могли получить.
— Спасибо тебе, — прошептал он.
Мы долгое время оставались так. У меня были обязанности, на которые я не мог забить, но отойти от его окна было так сложно.
— Мне страшно, — слова Бишопа прозвучали едва слышно. Лишь шепот, который того и гляди развеется в воздухе. — Я пятнадцать лет готовился к этому, но мне страшно, Энсон. Мне так страшно.
Его глаза блестели от непролитых слез, и мои тоже заслезились, ненавидя физический барьер между нами.
— Я знаю. Мне тоже.
— Отвлеки меня, босс. Пожалуйста. Я могу думать только об этом, а мне вообще больше не хочется думать.
Чувствуя боль в груди, я постарался оттолкнуть свои муки в сторону и дать то, о чем он просил, но мой разум опустел.
— О чем хочешь поговорить?
— О чем угодно. О книгах. О еде. О твоих планах на Рождество.
— Это и есть мои планы на Рождество. Я не поеду домой. Я останусь здесь, с тобой.
— Ни индейки, ни яблочного пирога?
Я усмехнулся, и первая слезинка скатилась по моей щеке.
— Никакого пирога. Может, сделаю себе бутерброд с нарезкой из индейки, но это максимум моих планов на ужин.
— Тебе нравится мазать горчицу на свой бутерброд?
— Немножко. И еще майонез.
— Как насчет томатов и листьев салата?
— И то, и другое. Может, еще поджарю бекон до хруста и добавлю его. Получится этакий праздничный рождественский бутерброд.
— Моя бабуля в праздники добавляла к майонезу клюквенный соус. Говорила, что это добавляет приятную изюминку.
— Никогда так не делал.
— Попробуй.
Я вздохнул и кивнул. Мы обсуждали бутерброды. Это было странно, но в то же время необходимо. Это было простым и безопасным отвлечением. Мы оба ухватились за такой обыденный разговор и плыли по течению. Альтернатива была немыслимой.