За решеткой

Джеймс Никки

— А если ничего не делать, это означает его гарантированную смерть.

Она шумно выдохнула через нос, изучая мое лицо жестким взглядом.

— Слушайте, — продолжал я. — Десять тысяч — это больше, чем вам нужно для подготовки апелляции. Десять тысяч — это квота на полный повторный процесс с добавочным гонораром в случае успеха и прочее. Вы сами сказали мне, что этот аванс намного выше ваших обычных расценок. Если апелляцию не примут, если ему откажут, то вы не потеряете денег, потому что он умрет. Не будет больше шансов пересмотреть

материалы и подать апелляцию еще раз. На этом все. Конец. Единственный шанс. Я знаю, что сейчас праздники, и вы завалены делами, но на кону стоит жизнь человека. Вы — его единственная надежда.

Она закрыла глаза и опустила голову, сжимая переносицу.

— Я посмотрю, что мне удастся сделать. Я составлю такую апелляцию, какую возможно подготовить за данный промежуток времени, но я не даю обещаний. Я работаю не так. Я тщательно собираю детали и удостоверяюсь, что в моих делах нет дыр. Вы даете мне очень мало времени. Я не знаю, сумею ли получить необходимые доказательства для такой апелляции, которую мне хотелось бы подать. У меня нет времени, чтобы запросить дополнительные сведения или расследовать кое-какие зацепки.

— Я знаю.

— И также нет гарантии, что я сумею заставить суд вообще взглянуть на дело в данный временной период. Обычно есть период ожидания в несколько месяцев, прежде чем апелляционный суд вообще рассмотрит вероятность моего дела. Теперь мы просим их поспешить. Они могут отказать. Вы сократили вероятность успеха вдвое, а то и больше.

— 50% вероятности — это лучше, чем ничего.

Она вздохнула.

— Я буду на связи. Мне нужна дата казни, чтобы я знала, сколько у меня есть времени.

— Я позвоню и сообщу. Мне нужно уточнить.

— Вам лучше скрестить пальцы, мистер Миллер. Вы просите меня сотворить чудо.

Договорившись с Синтией, я покинул ее офис, ничуть не успокоившись и ничуть не меньше переживая за Бишопа. Меня охватило онемение. Поездка домой прошла как в тумане. Больше всего мне хотелось увидеть его и заверить, что все будет хорошо.

Вот только я не знал, будет ли все хорошо. Противное сосущее ощущение в нутре говорило мне, что я потеряю Бишопа. Все, что было между нами, — это все, что мы когда-либо получим в этой жизни.

Глава 20

Хавьеру удалось заполучить две недели смен в блоке смертников. Одна неделя — полночные смены, включая Рождество, а на следующей неделе — послеобеденные смены. После минимум дюжины предупреждений и просьб передумать, он отдал мне три ночные смены в пятницу, субботу и воскресенье. Канун Рождества и Рождество выпадали на эти ночи, и это моя лучшая надежда обмануть Рея. Он взял больше выходных на праздники, чтобы побыть с семьей, так что когда он поймет, что я сделал, я уже проведу какое-то время с Бишопом.

Это

будут мои единственные дни. Я не питал иллюзий. Эта выходка приведет к моему увольнению. Отстранению, если повезет, и Рей будет в благосклонном настроении.

Узел в моем животе не отпускал уже несколько дней, и направляясь на первую из тех ночных смен, я представлял собой потный и дрожащий комок нервов.

Новичок Деррик оказался одним из трех других охранников, работавших со мной. Двое других были из других юнитов, и я их не знал. Их звали Питер и Малкомб. Они взяли себе один ряд, а мы с Дерриком направились в другой.

— Хавьер хотел провести время со своей девушкой? Поэтому ты здесь? — спросил Деррик.

— Ага, — соврал я, сканируя камеры и не зная, какая из них содержала в себе Бишопа. Я знал лишь то, что он на этом уровне.

— Ладно, нет. Я соврал, — поскольку моя жизнь уже повернулась вверх тормашками и наизнанку, я отвел Деррика в сторонку и пригвоздил его суровым взглядом. — Слушай. Мне нужно кое-что тебе сказать, а тебе нужно согласиться с этим.

— Что такое, приятель?

Я прочистил горло и оглянулся по сторонам, убеждаясь, что поблизости нет других парней.

— Ты молод. Пожалуйста, скажи мне, что тебя воспитывали родители с либеральными взглядами.

Деррик нахмурился.

— Конечно. Они нормальные. А что?

— Я здесь не просто так, и меня тут быть не должно. Рей запретил мне работать с одним конкретным заключенным. Мне нужно, чтобы в следующие три ночи ты закрывал глаза. Ты можешь это сделать?

Деррик выпучил глаза.

— Чувак, ты же не собираешься организовать чей-то побег, нет?

Я отвесил ему подзатыльник.

— Иисусе, нет! Ты слишком много смотришь телик. Ты думаешь, такое вообще возможно?

— Нет. Только не с такой охраной. Тогда что? На что я закрываю глаза? Зачем тебе запретили? С кем тебе нельзя работать?

— Заключенный Бишоп Ндиайе. Ты знаешь, о ком я говорил?

— Здоровяк? Страшный такой мудак? Почти ничего не говорит, но смотрит на тебя безумными глазами? Да, я его знаю. Слышал, ты его навещал несколько раз. В чем дело? Ты знал его, когда он был на свободе?

— Нет, но мы друзья, — я поколебался. — Больше, чем друзья. Улавливаешь?

Деррик нахмурился, затем его брови взлетели на лоб.

— Чувак, ты гей? — прошипел он.

— Да, но лучше никому не знать об этом, потому что это опасно для меня, — я задрал форменную рубашку, показывая шрам. — Видишь это? В Мичигане, на прежнем месте моей работы, заключенные узнали. Они напали, выбили из меня все дерьмо и пырнули ножом. Меня могли убить. Они явно пытались это сделать.

— Твою ж мать.

— Так что ты никому не скажешь, понял?

Он закивал с сумасшедшей скоростью.

— Да, приятель. Я понимаю. Я не скажу. И к твоему сведению, я ничего не имею против геев. Никаких предубеждений.