За решеткой
Шрифт:
— Что мне с тобой делать, черт возьми? — выплюнул Рей, хлопнув ладонью по столу и нахмурившись. — Ты намеренно пошел против моего приказа.
Я молчал.
— Мне стоит уволить твою задницу.
Он провел ладонью по голове и оттолкнул стул от стола, принимаясь расхаживать по кабинету.
— Что за абсолютно идиотский и тупой поступок. Что с тобой не так? Ты можешь хоть что-то сказать в свое оправдание?
— Нет, сэр.
— Ничего?
— Нет. Я не подчинился вашему приказу. Поступая так, я понимал,
— Да, черт подери, я недоволен. Ты чем думал, черт возьми?
— Я думал, что мужчине, который мне очень дорог, назначили дату казни, и поскольку я не являюсь членом семьи, я больше никогда его не увижу. Так что я сделал все возможное, чтобы попрощаться.
— То есть, ты не сожалеешь о своих действиях? Это ты хочешь сказать?
— Нет, сэр. Не сожалею.
Рей перестал расхаживать туда-сюда, наклонился над столом, опираясь на широко расставленные руки, и опустил лицо, чтобы пригвоздить меня гневным взглядом.
— Ты с ума сошел, Миллер? Ты думаешь, этот заключенный стоит того, чтобы потерять из-за него работу?
Я не мог посмотреть ему в глаза. Я смотрел в пространство между нами и скрежетал зубами.
— Вы любите свою жену, сэр?
Он помрачнел еще сильнее.
— Конечно, люблю. Какое это имеет отношение к происходящему, черт подери?
— Если бы вы были на моем месте, а она — на месте Бишопа, разве вы бы не нарушили все правила и не сделали все возможное, чтобы хотя бы попрощаться?
Когда он не ответил, я попытался прогнать бурю в своей голове и встретился с его гневным взглядом, выжидая.
Рей прищурился.
— Хочешь сказать, ты влюблен в этого мужчину?
Я подумал, переводя взгляд на свои руки и нервно возясь.
— Я не знаю, что я чувствую. Любовь — сложная штука, и честно говоря, у нас не было времени нормально изучить эти чувства. Я знаю, что он важен для меня. Я знаю, что у меня в груди все сжимается, когда я рядом с ним. Я знаю, что мысль об его смерти переполняет меня паникой и вызывает такое ощущение, будто меня сейчас стошнит. Я не знаю, люблю ли его, но я знаю, что мог бы полюбить его, будь у нас время. Но у нас не будет этого времени. Так что да, я нарушил кое-какие правила и пошел против ваших приказов. Я бы сделал это снова.
Рей тяжело вздохнул и бухнулся на стул. Он потер лицо обеими руками, после чего запрокинул голову к потолку.
— Ну и что, черт возьми, мне с этим делать?
— Делайте то, что посчитаете правильным, сэр. Я был готов к этому и приму последствия, какими бы они ни были.
Рей схватил папку со стола и открыл ее. Он пролистал страницы, пока не нашел то, что искал. Он поизучал что-то, затем бросил папку обратно и подался вперед.
— Ты отстранен до 19 января без сохранения зарплаты.
До даты казни Бишопа.
— Я не могу выпускать тебя на этаж, когда не доверяю
— Я понимаю. Спасибо, сэр.
— Катись уже отсюда.
Я спешно убрался из его офиса и вернулся в комнату для персонала. Я забрал вещи из своего шкафчика, затолкав все запасное в рюкзак. Покинув здание, я написал Хавьеру сообщение, уведомив о результатах встречи с Реем.
На парковке я долго сидел в джипе, глядя на бетонные стены и высокие заборы с колючей проволокой, окружавшие тюрьму Полански. Он там. Одинокий. Напуганный.
Я чувствовал себя таким беспомощным. Никакое количество надоедания не подстегнет Синтию быстрее работать над апелляцией. Никакое количество надежды и загаданных желаний не прогонит этот кошмар.
Я подавил очередную волну паники и вытащил телефон. Затем набрал номер единственного человека, который поддерживал и любил меня несмотря ни на что.
— Привет, мам?
— Милый, что такое? Ты как будто сам не свой.
— Так и есть, мам. Мне страшно...
А потом я рассказал ей все.
Глава 21
В недели после Рождества время еле тащилось и в то же время стремительно неслось. Отстранение от работы дало мне слишком много свободного времени, и не мог же я все свое время занять пробежками и нервным расхаживанием по дому в ожидании новостей от Синтии.
Я воспользовался предложением Рея, озвученным ранее, пошел к местному психологу и чуть ли не словесным поносом выложил всю ситуацию на последнем визите. Она выделила мне два сеанса в неделю, пока я боролся с нарастающей тревожностью из-за казни Бишопа.
В то же время дни пролетали мимо, и время утекало быстрее, чем я осознавал. Слишком быстро. Я волновался, что мы не успеем подать апелляцию вовремя. Я волновался, что ее отклонят. Я волновался, что наступит девятнадцатое января, и мой мир будет разрушен.
Мы с Джаленом несколько раз говорили по телефону. У меня не было новостей, но наше обоюдное беспокойство о Бишопе позволило нам образовать дружескую связь. Я никогда не признавался, что мы с его братом не просто друзья, но Джален знал. Он также часто говорил о Дрейке, и думаю, он подозревал, что я тоже знаю его секрет, как бы тщательно он его ни скрывал.
Однако он был далек от готовности признаться в этом.
Он все равно отказывался навестить брата.
— Это признание поражения, — сказал он мне по телефону. — Если я поеду, то как будто объявлю его смерть неизбежной.