За сокровищами реки Тунгуски (сборник)
Шрифт:
Да, это объяснение показалось мне интересным. Разве не мог тот же Жабрин, из желания выдвинуться, посадить на наши места каких-нибудь своих людей, совершить эту гнусную провокацию? Уголовная хроника богата убийствами живых людей, что же тут говорить о каких-то статуях!
Я сидел, дожидаясь прихода официальных представителей, курил и молчал. Тихо было в огромном здании. Серый день еле светил в запыленные окна канцелярии, скучно и ровно тикали часы, было гулко кругом и холодно. Татарчонок жался к углу – он был тоже напуган, растерян, чувствовал общую беду и, наверное, жалел своим маленьким сердцем
Что-то теперь с Сергеем?
Дверь открылась, шум, вошло много народу. За татарчонком пошел встречать и я. Даже был рад, что вот как-нибудь разрешится это до невыносимости напряженное и тягостное состояние. Пришли одновременно и от губоно и от уголовного розыска, и Жабрин пришел. От губоно был тот старый партиец, который выручил однажды нас добрым советом, когда музею угрожал постой.
– Мне уже рассказал ваш сотрудник, – указал на Жабрина, – скверная история!
Осмотрели. Оказалось, что из 50 привезенных мной из Трамота статуй уцелели только три, и то, может быть, потому, что они стояли вверху, в картинной галерее.
Человек с портфелем и наганом отвел меня в сторону:
– Киряков Сергей арестован?
– Да.
– Ключи от этой кладовой были у него?
– Обычно – да. Но на днях они, по-моему, были украдены.
– А почему вы это думаете?
Действительно, почему? У меня, к сожалению, не было никаких доказательств.
– Ну, знаете, гражданин, этому вашему Кирякову придется ответить… Корыстных мотивов здесь нет… Здесь налицо – злостное истребление принадлежащего Республике имущества… Акт явно контрреволюционный.
– Но, я надеюсь, будет подробное следствие… Надо же доказать его причастность…
– Это уж забота Губчека.
– Разве туда передается дело?
– Безусловно.
Черт возьми – какой оборот все это принимало! Что мог сказать мне мой приятель из губоно? Он был смущен.
– Не знаю, товарищи, не знаю, – твердил он и избегал встречаться со мной глазами. – По человечеству, мне жаль Кирякова, если он тут ни при чем. Но… он ответит! Если не будет отыскан другой виновник. Пока на два дня закройте музей до особых распоряжений.
С отчаянием говорил я, убеждая и чувствуя, что нет в словах моих убедительности. Собеседник только пожимал плечами.
– По совести говоря, мы должны подозревать вас всех. А Кирякова тем более. Он и формально ответствен за все… Что я могу еще вам сказать? Если вы так уверены в невиновности Кирякова – отыскивайте скорей настоящего преступника.
Он повернулся уходить, а человек с портфелем и холодным взглядом прибавил значительно:
– Но торопитесь… Очень торопитесь!.. – И ушел.
Холодное тоскливое одиночество. Дружную и рабочую нашу спайку рассыпала навалившаяся беда. У каждого теперь свое горе, своя забота, и каждый, естественно, замыкается в них. Мне болезненно тяжело сознавать крушение того общего, что роднило нас на одной работе, и этой работой включало в жизнь. А потом невольно проснулась и мысль об опасности. Откуда она придет, для меня ли лично или для тех, кого я любил, – я не знал. И в этом неведении, в ежеминутном ожидании, в незнании лица грядущей гостьи, пожалуй, и крылась причина тревожного моего настроения.
Букин по-старчески ослабел, занемог, ушел домой. Все ключи и бумаги после Сережи у Жабрина. Мне противно с ним говорить, и он боится меня, поторопился уйти. Днем в моей кочегарке особенно уныло. И сыро, и холодно. Я не могу сидеть и ждать. Ведь ждать я должен самого отвратительного. Конечно, и я, и Букин вряд ли рискуем чем-нибудь серьезным. Но о Сереже и думать ужасно… Все внутри меня требует действия, не мирится с пассивным и нестерпимым ожиданием. Но что делать? Идти? Куда и к кому? А главное – с чем? Все, что можно было сказать, я сказал. И чувствовал, что это лишь детский лепет и что обвинители наши, по совести, правы и разуверить их ничем, кроме фактов, нельзя. Но откуда я возьму эти факты, от которых зависит, может быть, жизнь Сергея? Единственное место, где могут они отыскаться – это там, в музее.
Дверь в сторожку мою распахнулась. Вошел Захарыч. Ушастая шапка, куст бороды и негнущиеся в рукавицах руки – как ласты у моржа.
– Здорово, сынок!
– Здравствуй, отец!..
Хлопнул рукавицами.
– Курить есть? Смерз я на посту, и курево вышло…
Подал ему кисет:
– Садись.
Долго скручивает, молчит. Обсосал цигарку, выбил кресалом огонь. Задымил.
– Как живешь-то?..
– По-всякому, отец…
– Слыхал, парень, слыхал. Таскали тебя? Ничего, от сумы да от тюрьмы не уйдешь… А художник ваш там остался?
– Да.
– Доходился, видно, по ночам…
– Как по ночам?
– А ты не примечал так, ничо?
– Нет. Ничего.
– Да ночами-то зачем он в музей ходил? Э-эх ты, Алексей божий, обшитый кожей! Паришься тут у котла да не знаешь…
– Да в чем дело, Захарыч?
– Ты… погоди! Не торопись. Расскажу тебе с глазу на глаз. Мне, паря, с трону мово на улице все видать. А меня в тени под воротами не видно… Когда же это? Третьеводни, что ли, караулю я, слышу – скрип-скрип – идет по вашей стороне ктой-то. Сидеть скушно – я глянул. Быдто, как в чуйке идет, с саквояжем. Дело ночное – один я на улице. Подошел к вашей парадней, слышу – штору поднял, ключ щелкнул – значит, дверь отпер. И штору за собой опустил. Я так и мыслил – из ваших кто-нибудь. Кто чужой так – нахалом пойдет? Гром ведь от шторы – да и не первый раз…
Я был потрясен этим сообщением, но боялся показать и виду, опасаясь, что старик встревожится и замолчит.
– Значит, не первый раз приходил?
– Раза три я его видал…
– Ну а лицо? – попробовал я.
– Смеешься, парень! Ночью тебе с другой стороны лицо разобрать… Росту как бы среднего. Ну, заболтался я, однако. Ты… гляди, никому не рассказывай! А то и тебе, и мне… Наш ведь брат всегда на затычки… Прощай!
Это было открытие! Штора на улице действительно была без замка. А стеклянная дверь отпиралась обычным ключом. Рост средний… Но кто? И Сергей, и Жабрин, наконец я сам, были среднего роста. Напряженно старался я сделать какой-нибудь вывод, и случайно взгляд мой упал на старинный пистолет, который я взял для чистки к себе. Это допотопное оружие внушило мне авантюристическую идею – идти и ночью продежурить в музее. Не явится ли таинственный убийца статуй, хоть и страшно это прибавлять, а скажу: и убийца Сережи?..