За сокровищами реки Тунгуски (сборник)
Шрифт:
Я рассказал, как ночью видел Сергея. Умолчал только, что он был в подвале.
Но расспрос о ключе уже говорил многое. Значит, кто-то воспользовался потерей ключа, чтобы скомпрометировать Сергея, может быть, сочинить на этой почве какую-нибудь небылицу. Но кто мог это сделать? Очевидно, тот, кто хорошо знал нашу повседневную жизнь. Здесь пришлось применять метод исключения. Я – этого не делал, Инна, конечно, тоже. От старого Букина такого доноса я ждать не мог. Слишком он был порядочный человек. Оставалось одно: либо наш татарчонок, по-ребячески разболтав и прикрасив вчерашнее происшествие, дал материал какому-нибудь досужему шептуну, либо виной всего был Жабрин. И последнее было вернее.
– Ух, какой гад, – даже заскрипела зубами Инна, – но, милый Морозочка, если это он, то зачем все это? Чем Сергей помешал?
Это и для меня было загадкой. А, может быть, основной причиной были политические подозрения? Ведь недаром же следователь спрашивал – не офицер ли Сергей. Может быть, его злополучно путают с каким-то белогвардейцем Киряковым, и тогда версия о доносе Жабрина теряет свою убедительность. Надо было что-то предпринимать. Я посоветовал Инне отнести Сергею в Чека передачу, а сам решил отправиться в губоно и там позондировать почву.
Навстречу по лестнице бежал через три ступеньки Жабрин. От татарчонка он уже узнал о моем освобождении.
– Поздравляю, поздравляю, – задыхался он и смеялся, и сочувственно ахал, и даже рукой к моему плечу прикоснулся, словно убедиться хотел, что это действительно я, а не призрак.
«Неужели он? – думал я. – Как трудно поверить…»
– А… Сергей Васильевич… еще в заключении? – шепотом спросил он и скользнул глазами как-то вкось, до пола.
«Он» – решил я.
Вошел в губоно, в кабинет к заместителю. Тот был один и испуганно удивился.
– Вы… откуда?
– Сейчас из музея, а утром из Чека…
– Вас, стало быть, освободили?
Я рассказал ему все, что счел нужным. Слушал он меня с большим любопытством, расспрашивал о подробностях не столько моих приключений, сколько того, что я видел в Чека. Спрашивал он полушепотом, с таким конспиративным видом, что со стороны мы, наверное, походили на двух заговорщиков.
– Но вот что грустно, товарищ, – сказал я. – Киряков-то остался сидеть, и я уверен – по ошибке. А время, сами знаете, горячее, и ошибки бывают всякие…
Зам решительно прервал меня и даже встал из-за стола.
– Раз арестован – значит, были причины. А рассуждать об ошибках не наше дело. В свое время все выяснится. Извините, но я очень занят…
Уходил я, не могу сказать, чтобы очарованный своим начальством.
Товарищи, с которыми я беседовал, посоветовали ждать, и кое-кто из людей партийных и отзывчивых обещали навести справки.
Когда я вернулся, жизнь в музее текла обычной своей чередой, и мой инцидент уже всем казался исчерпанным. Только не было Инны, которая ушла с передачей.
Букину во что бы то ни стало нужно было открыть кладовые.
– И так это дело тянется уже третий день. Давайте вскроем дверь и потом закажем ключ.
– Но, – осторожно возражал Жабрин, – как же мы, сломав замок, оставим дверь незапертой? Я думаю, что будет лучше изготовить ключ, а уж потом – вскрывать.
– А сколько времени мы будем ждать ключа?
– Ну, день-два. Не более трех…
– Позвольте, – вмешался я, – ключ будет изготовлен в два часа. Сосед, знакомый слесарь, это сделает…
– Конечно, как хотите… Но предупреждаю, товарищи, что могут быть неприятности. То же губоно нас может обвинить, если дверь нам не удастся запереть и… что-нибудь пропадет.
Этот предостерегающий тон меня возмутил.
– Ломаем – и никаких чертей! Я лично буду отвечать за все…
Жабрин вздернул плечами и круто повернулся.
– Я здесь не участник!
– Тем лучше, – раздраженно ответил я.
Война с ним начиналась в открытую.
Дверь в кладовую находилась под лестницей, в глубокой нише. Днем электричество не горело, и нам светил фонарь. Дверь была тяжелая, с таким же тяжелым висячим замком. Я долго подбирал отмычку, наконец нашел, и, щелкнув, открылась дуга замка. Я был вдвойне доволен: во-первых, Букин не станет надоедать этой проклятой кладовой, а во-вторых, я утер нос этому трусу и интригану, каким мне стал казаться Жабрин. Я был сильнее Букина и потому налег на дверь. И, подняв с пола фонарь, вступил в кладовую. Сперва я как-то не осознал того, что бросилось в глаза при скудном свете фонаря. Потом невольно ахнул.
Представьте погреб, полный трупов. Мертвецкую иль место, где случилась массовая казнь. Но только вместо мертвецов валялись в разных положениях раздробленные статуи. И желтый отсвет фонаря играл на белом гипсе краской тела и увеличивал зловещее, пугающее сходство. Повсюду в этом странном морге разбросаны куски расколотого гипса, и все подернуто мельчайшей белою пылью…
Невольно я отступил назад…
– Неслыханно… – промолвил бледный Букин, и челюсть у него дрожала.
Я бросился осматривать побоище. Лежали странно каменные трупы с игривой, жалобной или бесстрастной мимикой, как будто продолжали даже в этом положении существовать все той же жизнью, которая однажды навсегда окаменела на их лицах. У всех были отбиты руки.
– Смотрите, – ужаснулся Букин, – как тогда!
Прибежал и Жабрин. Он сразу стал официальным и нам враждебным.
– Мой долг – об этом сообщить, – сказал он. – И соучастником в такой истории я не желаю оказаться…
При этом оступился и невольно сунулся ко мне. Я оттолкнул его ладонью в грудь.
– Сообщай, мерзавец!
Он стукнулся об стену, сгорбился и выскочил из двери.
– Зачем это? – взмолился Букин.
– Я этого так не оставлю… – издали хрипел со злобой Жабрин.
Должно быть, я совсем ослеп от бешенства и сразу шагнул к нему. Он ждать меня не стал и выбежал на улицу. Даже напуганный татарчонок через силу заулыбался.
Что делать?! Я кинулся к телефону. Вызвал уголовный розыск, губоно, просил прислать кого-нибудь для составления акта.
Букин выглядел совершенно убитым. Он говорил:
– Какой вандализм!.. Ведь среди разбитых были недурные копии… Под нас подкапываются, злоумышленная рука старается скомпрометировать…
Старик чуть не плакал.