За сокровищами реки Тунгуски
Шрифт:
Жареное из маленьких кусочков медвежатины, плавающее в растопленном сале, было так вкусно, что Иван Николаевич сейчас же заметил, что ничего лучшего в жизни он не едал!
Тут обиделся Петюха:
— Да вы то же самое про мою копченую рыбу говорили!
Тогда Иван Николаевич, почесав затылок, признался:
— Медведь, все-таки, перещеголял!
— А вот, я нарочно тайменя большого поймаю, — пригрозил Петюха, — что тогда вы скажете?
— А я осеннего гуся убью, — поддразнивал Николай, — здоровенного, жирного…
— Ну и дрянь это медвежье мясо! — рассердился Петя и, пододвинув чашку, зачерпнул себе новую порцию медвежатины!
Окончился август, а вместе с ним окончились и надежды на катер.
Тунгуска так обмелела, что на поверхность ее выступили невиданные до этого времени песчаные косы и прятавшиеся в глубинах камни. Перекаты и шиверы зашумели, сделались мелкими и непроходимыми. А пороги, лежавшие ниже, стали грозным препятствием для любого мало-мальски значительного судна.
Холоднее и гуще становились утренние туманы, и рано кончался короткий осенний день.
Уже третьи сутки, как стояло таежное ненастье. Третий день, как висели над лесом сплошные серые тучи, и мелкий дождь беспрестанно и дробно сыпал а стенки илимки.
Николай с утра бродил по реке, караулил пролетавших гусей и весь вымок; каждая травинка и каждый листик были напитаны дождевыми каплями.
Из охоты ничего не выходило. Гуси были очень осторожны и садились всегда на открытых и труднодоступных местах.
И тогда, пока остальные птицы пощипывали мягкий хвощ, специальный сторож их, старый гусак, расхаживал поодаль, подняв высокую шею и зорко посматривая по сторонам.
И лишь только замечал приближающуюся фигуру Николая, как сейчас же кричал тревожным криком, и вся стая, с гоготаньем, взмывала вверх.
Несколько раз Николай пробовал стрелять влет, но из карабина попасть было очень трудно. Пули напрасно и далеко хлестали в реку.
Под конец у него остались только обоймы с разрывными пулями, приготовленными для крупного зверя, и Николай решил прекратить безнадежную охоту.
Он шагал вдоль берега, ежась от холода, и думал о том, что настала пора переезжать на факторию. Только много еще хлопот предстояло с устройством груза!
Его надо было перетащить на берег в надежное место и спрятать так, чтобы он был в сохранности от весенней воды и от зимнего снега.
С такими мыслями подходил он к косе, высоким галечным валом врезавшейся в реку. Запнулся случайно о камень и выронил из кармана ножик.
А пока нагнувшись поднимал его с земли, услышал близкое гусиное гоготание и увидел над самой своей головой пролетавшую стайку, Коля прижался к камню и так, вероятно, цветом серой своей одежды слился с цветом гальки, что гуси, не подозревая близости человека, сделали низкий круг и шумно опустились в реку, тут же, за валом косы.
Забилось сердце у Николая, загорелись глаза! Позабыл даже, что карабин был заряжен медвежьими пулями!
Так как он еще раньше вымок весь, от плечей и до пяток, то, не раздумывая, лег на живот и прямо по лужам пополз на галечный вал, за которым сидели птицы.
Полз долго, осторожно, следя, чтобы неловким движением не зацепить какой-нибудь камень. От волнения ему даже стало жарко! По дороге сбросил шапку, чтобы случайно не испугать стаю. Вылез на самый гребень, выставил вперед ружейное дуло и осмотрелся.
Гусей не было видно. Они плескались в воде, под самой косой, переговариваясь спокойным гоготанием. Всего в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах!
Пришлось лежать и ждать, потому что подкрадываться ближе было невозможно. Курок карабина был взведен и поставлен на шнеллер — особое приспособление, при котором, от малейшего нажима пальцем на спуск, уже следовал выстрел. Этот шнеллер, как убедился Николай, очень помогал при точной и трудной стрельбе.
Минуты шли за минутами, охотничий пыл начинал остывать под холодным дождем и ветром. Но вдруг у гусей произошла драка!
Птицы гневно загоготали, послышалось хлопанье крыльев, шипение, и один гусь вероятно прогнанный от стаи, захлопал по воде. На поверхности, от берега, разбежались круги, а затем, прямо перед Николаем, выплыл крупный гусак, сердито оправляя вз’ерошенные перья.
Мушка ружья легла на серую птицу, и палец тронул спуск.
Оглушил и раскатился в хребтах трескучий выстрел, и пенный столб воды подбросил простреленного гуся.
Вихрем слетел Николай с камней, забрел по пояс в реку и вытащил тяжелую добычу.
Пуля, при слабом препятствии разбивавшаяся в осколки, разорвала почти пополам большую птицу. Но Николай был очень рад. Во-первых, удалось добыть осторожную дичь, а во-вторых, и из разорванного гуся выйдет прекрасный ужин.
Уже затемно добрался он до илимки и был приятно поражен, увидевши выставленную из крыши печную трубу.
Из трубы вылетали клубы дыма и в них сверкали искры.
— Ага, ты гуся убил, — похвалил Петя, — а мы тут печь железную поставили!
Николай признал себя побежденным. Уж очень приятно было в илимке — сухо и даже жарко.
Перед сном долго советовались о своем от’езде, о предстоявшей зимовке, о спасении груза.
— Давайте лабаз поставим, — предложил Николай, — там самые ценные вещи лучше сохранятся…
Лабазом назывался высокий помост на четырех столбах, прикрытый корой или тесом. В таких постройках тунгусы всегда сохраняют свои припасы и имущество.
Порешили завтра же приняться за рубку лабаза.
К ночи поднялся холодный и резкий ветер.
— Барометр сильно падает, — об’явил Иван Николаевич.