За столетие до Ермака

Каргалов Вадим Викторович

Григорий еще больше побледнел, цветом лица почти сравнялся с белой тряпицей, обмотанной вокруг головы, но в глазах упрямство и злость – тоже не отступит.

Так и вышло.

– Вручаю себя правосудию Божьему и требую поля и поединка! – звонко возгласил Федька.

– Требую поля и поединка! – повторил Григорий Желоб и даже руку на сабельку положил, будто вознамерился тут же рубиться с обидчиком.

– Быть по сему! – решил Курбский и добавил, вспомнив советы воеводы Салтыка: – Поле вам даю в Березовом городке, что на устье Сосьвы-реки. А оттуда и в Русь повернем, к домам своим…

Непредсказуема душа человеческая. Казалось, в войске больше о возвращении домой говорить должны – ведь так ждали этой вести, так волновались,

так томились неизвестностью, вглядываясь в беспредельные обские дали! Ан нет! На ушкуях только и разговоров было, что о поединке. Тысячеверстный обратный путь устрашал своей огромностью, а судное поле на Березовом городке представлялось совсем близким, достижимым, и эта достижимость как бы придавала реальность тому главному, что подспудно болело в сознании каждого, – надежде на благополучный исход. Ратники будто намеренно старались не вспоминать неизбежные тяготы обратного пути, каменный волок, о котором без страха и подумать нельзя, надвигающуюся зиму, которая уже предупреждала о себе колючими утренними инеями и студеными ветрами. Достижимое близкое как бы отодвинуло за пределы сиюминутных волнений то великое далеко, от чего в конечном итоге зависела судьба всей судовой рати, – обратный путь…

…Для Салтыка это был еще один урок воеводской мудрости: намечая перед войском великую дальнюю цель, всегда надобно заботиться о постановке целей близких, пусть небольших, но понятных каждому ратнику, оборачивающихся немедленными удачами, а потому создающих видимость непрерывного движения вперед, столь необходимого для сохранения духа войска…

Разговоров о предстоящем поединке было действительно много, и разговоры были разные.

По обычаю, на судном поле можно сражаться конным или пешим, кто как пожелает, с любым оружием, кроме дальнобойного лука и ручницы. Коней в судовой рати князя Федора Семеновича Курбского и воеводы Салтыка не было, а потому о копейном рыцарском поединке речи не шло. Многоопытные дети боярские, болельщики Федора и Григория, соглашались на том, что единственное возможное оружие – сабля или секира. А раз оружие известно, можно было прикинуть, чей окажется верх.

В сабельной рубке многие отдавали предпочтение Федору Бреху. Молод, проворен, напорист был сей сын боярский, саблей владел на диво, к тому же перенял у нукеров царевича Нурдовлата мало кому известные монгольские приемы, обещавшие верную победу в единоборстве. Как против такого удальца выстоять?!

Григорий Желоб – тот потяжелее, огрузнел на обильных княжеских кормах. Зато сила у ярославского дворянина немереная, все это знали. Если на секирах случится бой, трудненько придется Федьке.

Ну а если один с саблей, а другой с секирой? Непредсказуемо тогда, даже старый вымский воевода Фома Кромин не брался предсказывать исход боя, хотя люди привыкли, что у него по всякому поводу свое мнение. Разводил Фома руками: «Как Бог рассудит…»

Было о чем поспорить людям за вечерней трапезой (днем-то не поговоришь, знай налегай на весла, облизывай с усов соленый пот!).

И спорили, швыряли о земь шапки, громогласно призывали Бога в свидетели. Случалось, и за грудки друг друга трясли, но без злобы, больше озоруя, чем в сердцах. Любит русский человек противоборство: на кулачках ли, на кушаках, с медведем ли в обнимку – чтоб только весело было, празднично, заранее не предопределено.

А иные вообще сомневались, что Григорий Желоб выйдет на поединок. Крепко его Федька кувшином приласкал, поди, до сих пор в голове гудит. Выставит Григорий вместо себя другого поединщика, не иначе. Обычаем это допускалось.

Но тогда и Федор Брех вместо себя на судное поле кого-нибудь пошлет, особенно если Григорьев поединщик окажется не ровня ему: благородному мужу зазорно скрещивать сабли с простым ратником из мужиков. Тут уж и самые смелые не решались предугадать исход поединка…

Река разделилась на два рукава; по левому, Малой Оби, плыла судовая рать, заметно склоняясь к закатной стороне. Уползал за горизонт высокий правый берег Оби, потянулась по правому борту болотистая низина, не то скопище бесчисленных плоских островов, не то луговины, изрезанные протоками, – в общем, земля пополам с водой, неверное место. А по другому борту сначала лес был, потом редеть начал, как огород после прополки, – здесь клочок леса, там клочок, а между ними густые заросли ивняка притаились на низинах. Зазывно проглядывали широкие протоки. Местные старейшины говорили, что за низиной течет рядом река Сосьва и что по протокам можно выйти на нее, минуя устье, но пройдут ли протоками большие лодки русских воевод, они не знают. Князь Курбский и Салтык решили не рисковать. Что значит лишняя сотня верст судового пути, если впереди их – тысяча?!

В устье Сосьвы судовой караван свернул перед вечером. Порывистый ветер со Студеного моря разогнал тучи, и ушкуи медленно плыли навстречу багровому закатному солнцу. Полтора десятка верст оставалось до Березового городка, и воеводы решили переночевать где-нибудь на берегу, чтобы прибыть на место не раньше полудновки [96] . Самое подходящее время для общей трапезы, которую задумал Салтык: в светлый полуденный час христиане, отложив труды свои, завсегда за стол садятся, вкушают, кому что Бог послал. Да и югорский князь Пыткей, если придет, как обещал, к Березовому городку, пусть потомится, рать ожидаючи с рассвета, – сговорчивей станет…

96

[96] Полуденная еда.

На последней стоянке перед Березовым городком Салтык велел раздать по ушкуям остатки мучицы, даже собственного запаса не пожалел для такого случая. Здешние пресные лепешки из толченой рыбы всем успели обрыднуть, пусть порадуются ратники свежему ржаному хлебушку.

Воеводский ключник Нечка Локотаев, отсыпая мучицу, горестно вздыхал, а потом долго корил своего господина за расточительность. Бережливость-де не скупость, даже государь Иван Васильевич бережливости не чурается, а потому богат безмерно. Когда дает государь баранов на корм иноземным послам, шкуры требует обратно и от тех шкур имеет прибыток казне. Золотые и серебряные кубки, которые во множестве подаются на государевых пирах, дворцовые люди недаром называют «соломенными». А почему? А потому, что солому в своих дворцовых селах государь велит не жечь и не швырять под ноги скотине, но продавать за деньги и на те деньги покупать золотую и серебряную посуду…

Салтык про себя посмеивался, но слушал верного слугу не без интереса. Неожиданной стороной поворачивался для него государь Иван Васильевич: вишь ты, за великими делами о мелочах домашних не забывает!

Березовый городок стоял на высоком левом берегу Сосьвы, на трех холмах, будто отсеченных от остального берега рекой Вогулкой и глубоким оврагом. Березовая роща, давшая название городку, шелестела желтыми листьями поодаль, а на самих холмах росли высоченные лиственницы, за которыми видны были деревянные стены и башни. Обрыв под городком отвесный, голый. Весенняя большая вода подмыла его, обрушила земляные глыбы вместе с деревьями; стволы упавших лиственниц с торчащими узловатыми корневищами громоздились у подножия.

В отличие от других обских городков, Сумгут-вош не прятался за лесными чащобами, с реки был виден издалека, и со стены его, в свою очередь, открывался необозримый вид на луговую низину правого берега Сосьвы, простиравшуюся до самой Оби-реки.

«Не боятся, видно, местные жители нападения!» – подумал Салтык, и эта неожиданно пришедшая в голову мысль озаботила его. Не в том, что холмы Сумгут-воша неуязвимы для приступа с реки, а с других сторон городок прикрывают дремучие леса, озера, протоки, – в другом. Некого березовцам бояться, вот что!