За столетие до Ермака

Каргалов Вадим Викторович

О тюменском хане Ибаке здесь, наверно, и не слышали, а если и слышали, то за угрозу для себя не воспринимали – далеко. И с другой стороны, из-за Камня, давно не приходили в Югру рати. Вольные добытчики, вроде шильника Андрюшки Мишнева с его молодцами, если и набегали малыми ватагами, то лишь на верховья Сосьвы, где стоит городок Ляпин. Но там живут сосьвенские вогулы, что до них березовским остякам? А югорский князь Пыткей, наверное, вообще ничего не боится. К Сумгут-вошу югричи собираются ненадолго, разве что для торговли. Богатство Пыткея в оленях, в морском звере. Юрты кочуют по бескрайней тундре. Попробуй дотянись до них!

Однако

остяцкие князцы говорили, что большого князя Молдана признает за старшего и Пыткей, должен выйти к нему навстречу хотя бы из уважения. На это только и надеялся Салтык.

Но югорский князь Пыткей в Березовый городок не пришел, прислал своих старейшин с дарами.

Когда судовой караван, оповестив о себе пушечной пальбой, приблизился к городку, старейшины уже стояли на берегу. С ними было множество простых людей из юртов – югричей и местных жителей – остяков. Ясак они принесли богатый, ни в одном селении на Оби-реке такого большого ясака не было: множество мехов, рыбьего зуба, свежего и вяленого оленьего мяса. Салтык велел позвать местных людей на общую трапезу.

Костры разложили прямо на песчаном берегу, у подножия холмов, повесили над огнем воинские медные котлы. Щедро сыпали в котлы ржаную мучицу, швыряли большие куски свежей оленины. Варево получилось густое, пахучее. Десятники принесли в мешках круглые хлебы, наделили толстыми ломтями и своих ратников, и югричей. Деревянными черпаками разлили варево в малые котлы – на каждый десяток. Озадаченно поглядывали на югричей, которые толпились за спинами ратников: воеводы распорядились накормить всех, кто придет на берег, а как кормить? К общему котлу не посадишь, нехристи ведь, как им из одного котла с христианами хлебать?!

Но югричи оказались предусмотрительными: у каждого деревянное корытце с ручкой, тянутся к котлам, улыбаются, присели югричи со своими корытцами прямо на песок, тянут горячее варево, цокают от удовольствия, крутят простоволосыми головами (капюшоны свои, мехом отороченные, за спину откинули). Славная получилась трапеза, братская!

Тем временем из ушкуев дети боярские вышли, растянулись цепью, выгородив посередине стана поле для поединщиков. Холопы приволокли скамью для судных мужей, накрыли красным сукном. Люди толпой встали вокруг, из-за спин детей боярских выглядывают, ждут поединщиков. И югричи подошли: им тоже любопытно, что задумали бородатые русские урты.

Появились судьи, степенные дети боярские в праздничных кафтанах, высоких шапках, в руках – воеводские позолоченные шестоперы (князь Курбский велел из своих запасов взять – для торжественности). За ними – поединщики, Федор Брех и Григорий Желоб, в шлемах и легких кольчугах, при саблях.

Дети боярские в оцеплении загудели одобрительно: понравилось, что поединщики будут сражаться на саблях. Секира, что ни говори, топору сродни, мужицкому оружию!

Федор Брех на середину вышел, встал, подбоченясь, – веселый, багроволицый, видно изрядно хлебнувший перед боем хмельного меду. А Григорий Желоб к судьям пошел – тяжело, неустойчиво. Опустился перед скамьей на одно колено, что-то проговорил.

Дети боярские снова загудели, теперь уже недовольно. Без слов было понятно, что просит княжеский дворянин. Не оправился-де от раны, просит вместо себя другого поединщика.

Судные мужи, посовещавшись, решили:

– Быть по сему!

Выкликнули, кто вместо Григория биться согласен. И второй раз выкликнули, и третий, как обычай велит.

Раздвинув руками детей боярских, на поле вывалился звероподобный мужик в длинной, не по росту, кольчуге, с секирой за поясом, шлем нахлобучен на самые брови – шильник Гридя Озяблый. За ним Андрюшка Мишнев метнулся, вцепился в плечо. Но Гридя грубо толкнул его в грудь, вырвался, закричал:

– Вот он я! Коли дворянин не против, постою перед Богом за его правду!

Григорий Желоб кивнул судьям: «Согласен!»

Федька вперился в грубияна бешеными глазами – узнал. Не далее как на прошлой неделе встретил он Гридю ночью у стана. Шильник тянул в кусты упирающуюся остяцкую девку, намотав длинную косу на кулак. Федька с этим стыдным делом разбираться не стал, свалил шильника ударом кулака, а ратники, ходившие вместе с ним в дозоре, от себя добавили, чтобы впредь озоровать неповадно было. Докладывать воеводам о Гридиной провинности Федька не стал и об угрозах, которые тот посылал ему вслед, напрочь забыл – посчитал за пустое. А Гридя, выходит, злобу затаил… Хорошего же поединщика выставил вместо себя Гришка, такого же похаба! А может, оно и к лучшему, зараз с обоими посчитаться?!

И Федька поднял руку, соглашаясь на замену.

Не возражали и судные мужи. Оба искателя Божьего суда на замену согласны, зачем возражать?! К тому же Гридя Озяблый хоть нынче и шильничает, но сам из детей боярских, вроде бы не очень зазорно Федору Бреху с ним биться.

Бой случился на диво скоротечным. Едва Гридя набежал, размахивая секирой и выкрикивая бранные слова, Федька резко качнулся вперед, ткнул острием сабли ему между глаз, под нахлобученный шлем. Шильник упал навзничь, раскинув руки, и замер.

Федька дважды погрузил лезвие сабли в песок, чтобы стереть кровь, и пошел, не оборачиваясь на поверженного шильника, к судьям.

Решение судных мужей было единогласным:

– Божьим судом Гришка Желоб виновен! Отдаем его тебе головой!

– На что мне его голова? – презрительно сплюнул Федька. – Была бы голова добрая, а так – дырявая! – И добавил под хохот детей боярских: – Ведите его к большим воеводам. А там как решат – я согласен…

Только теперь, остыв и оглядевшись, Федька понял, что во время поединка на поле не было ни князя Курбского, ни Ивана Ивановича Салтыка. Как же так? Ведь известно, что князь ни одного поединка не пропускает, даже кулачного, а здесь Божий суд, а князя нет? Воевода Салтык говорил, что надобен войску славный рыцарский бой, напутствовал Федьку добрыми словами, а сам не пришел. Может, случилось что?

Непонятно было Федьке, обидно.

Но обижался Федька напрасно, просто не до него было воеводе, хотя и любил Салтык своего верного послужильца, беспокоился за исход поединка. Князь Курбский, узнав, что югорский князь Пыткей не явился на встречу, оскорбился и заперся в своей каморке, передоверив переговоры со старейшинами воеводе.

После Салтыку рассказывали, что буйный князь самолично изрезал ножом богатый кафтан, предназначенный в подарок Пыткею, в лепешку растоптал ногами предназначенный для него же серебряный кубок, а подарочную саблю велел Тимошке выкинуть за борт (саблю Тимошка пожалел, спрятал за сундуком, чтобы вернуть господину, когда тот поостынет). Так что пришлось Салтыку одному встречать старейшин, оделять подарками и везти на большой облас, к князю Молдану.