За свободу

Швейхель Роберт

Три соборных нефа не могли вместить всех собравшихся послушать смелого реформатора. Тесно сгрудившись, люди стояли среди могил и памятников на погосте, тогда еще не перенесенном на восток, к Родерским воротам. Вид этого скопища народа, напряженно ожидавшего чего-то, говорил о том, что здесь происходит нечто необычное. Так оно в действительности и было. Отслужив обедню на немецком языке, доктор Дейчлин совершил обряд венчания над католическим священником — настоятелем церкви Тевтонского ордена отцом Мельхиором, сочетавшимся узами брака с сестрой слепого монаха.

Загремел орган, и шесть гармонически настроенных колоколов начали свой стройный перезвон. Великое событие свершилось. Толпа на погосте заколыхалась и подалась навстречу людскому потоку, медленно выливавшемуся через южный портал собора, осаждаемый разношерстным скопищем нищих, хромых, слепых, немощных и убогих. Знакомые

перекликались, отыскивая друг друга; ожидавшие во дворе изнемогали от любопытства и засыпали вопросами выходивших из церкви. Лишь один человек стоял неподвижно среди бурлившей вокруг него толпы и, казалось, ничего не видел и не слышал. Думы его, как видно, были невеселы. В его синих глазах отражалась глубокая скорбь. Он был совсем еще молод: на короткой верхней губе едва пробивался первый пушок. Густые светлые волосы, подстриженные в кружок, выбивались из-под простой поярковой шляпы. Темно-синяя рубаха из грубого сукна доходила до колен; серые штаны были заправлены в башмаки из грубой кожи, куртка перетянута кожаным ремнем, на котором висели кошель и очень длинная шпага с оплетенным эфесом. Магистрат мог издавать сколько угодно указов, запрещавших длинные шпаги и регламентировавших их размеры, — все его угрозы были бессильны перед обычаем, господствовавшим среди подмастерий. Светловолосый юноша принадлежал, судя по значку, к цеху золотых дел. Вдруг кто-то хлопнул его по плечу и вывел из задумчивости, весело окликнув:

— Так вот ты где разгуливаешь! А я уж думал, что ты сквозь землю провалился!

Обернувшись, юноша увидел широкое, смеющееся лицо стригальщика Каспара Эчлиха, державшего под руку прехорошенькую девушку.

— Гляди-ка, Кэте! Это и есть мой лучший в мире друг, Ганс Лаутнер. Я говорил тебе о нем.

— О-о! — отозвалась девушка, устремив на юношу пристальный взгляд своих светло-карих глаз, и в ее возгласе не слышно было разочарования. Красивое узкое лицо и до хрупкости стройная, но сильная фигура Лаутнера, несомненно, выигрывали в глазах девушки рядом с неказистым и коренастым Каспаром Эчлихом. Да и веселые искорки в насмешливом взгляде Каспара куда меньше говорили ее девичьему сердцу, чем грусть, осенявшая бледное лицо юного ювелира, который несколькими годами был моложе своего друга. Лаутнеру нетрудно было догадаться, кто эта девушка: после июньской ярмарки в Ротенбурге Каспар не раз упоминал о своей хорошенькой двоюродной сестре из Оренбаха. И теперь Ганс мог убедиться собственными глазами, что Каспар не преувеличивал.

Красная юбка, вся в складках, ловко охватывала крепкое, гибкое тело девушки; темно-синяя кофта обтягивала высокую грудь и полные руки, оставляя открытой смуглую шею. Голубая шелковая лента — единственное украшение, не считая серебряного кольца, которое по кастовым обычаям того времени разрешалось носить крестьянским девушкам, — обвивала ее светло-русые волосы, уложенные в две тугие косы над широким умным лбом.

Каспар подтолкнул своего друга в бок и лукаво усмехнулся, как бы говоря: «Ну как, есть чем полюбоваться?» И еще ярче зарделся румянец на полных смуглых щеках Кэте. С ее алых губ уже готов был сорваться вопрос, как вдруг грянула музыка. Солнце проглянуло сквозь облака, и восторженные возгласы толпы приветствовали необычайный кортеж; его открывали музыканты, они-то и дудели, и гудели, и свистали что было мочи в свои флейты, свирели и рожки. Зрелище поистине необыкновенное: рядом с невестой, в скромном платье, с белой фатой и миртовым венцом на голове, выступал новобрачный в рясе, поверх которой был надет белый плащ с черным крестом рыцарей Тевтонского ордена. В таком же одеянии были и командор ордена Каспар Христиан, и почтеннейший ректор латинской школы магистр Вильгельм Бессенмайер, сочинивший для свадебной трапезы вдохновенную эпиталаму на языке древних римлян. Вслед за новобрачными шествовал почетный бургомистр и казначей собора св. Иакова Эренфрид Кумпф. Он вел за руку фрейлен фон Бадель, которая пригласила новобрачных в свой дом, неподалеку от собора, чтобы справить там свадьбу. Фрейлейн была уже не первой молодости. Ее умное открытое лицо сияло: видно было, что она всей душой одобряет этот брак, бросавший вызов старой церкви. Оживленно болтая со своим спутником, Кумпфом, она смотрела на него, запрокинув голову. То был высокий худощавый мужчина лет сорока пяти; его черные глаза смотрели с юношеской живостью и задором. Люди здоровались с ним на каждом шагу, и всякий раз, когда он обменивался сердечным рукопожатием или отвечал на поклон, фрейлейн Бадель с улыбкой наклоняла голову. Зигфрид Кумпф пользовался большой любовью сограждан, как человек, который никогда не кривил душой,

бескорыстно радея о всеобщем благе, и как открытый приверженец Реформации. К тому же он не признавал сословных различий, и это особенно кололо глаза местному патрициату, отдававшему все магистратские должности ставленникам из своей среды. Если бы бюргерство имело право голоса, то по истечении срока Кумпф был бы наверное переизбран в бургомистры.

Позади него, сверкая орлиным взором, выступал статный мужчина с раскрасневшимся от оживления лицом вдохновенного ратоборца. То был доктор Дейчлин. Он вел под руку слепого монаха, брата невесты, который обычно ходил по улицам без провожатого, опираясь на посох, с уверенностью зрячего. Сейчас этот посох болтался у него на руке. По вытянутой шее и застывшему потухшему взгляду было видно, что он слеп. На его крупной шишковатой голове тонзура разрослась в большую плешь. Густая борода низко спускалась на подпоясанную белым шнурком сутану. Босые ноги, обутые в сандалии, посинели от холода. За ним шел брат Пауля Икельзамера, учитель латыни Валентин, и стригальщик, мейстер Филипп. Шествие замыкали видные бюргеры с разодетыми по-праздничному женами.

Каспар Эчлих называл своей миловидной двоюродной сестре проходивших мимо гостей. От его шутливых замечаний она то и дело покатывалась со смеху. Каспар был коренным ротенбуржцем. Его приятель был родом из Бекингена, деревни близ Гейльброна. Они познакомились минувшей пасхой в пути. Ганс Лаутнер, закончив срок ученичества в Гейльброне, шел пешком в Нюрнберг, где процветали художественные ремесла. Каспар Эчлих возвращался к себе на родину из Ульма, где одно время работал. Так и скрестились их пути. Восторженные рассказы Каспара о красоте родного города так подействовали на Ганса, что он пошел за ним в Ротенбург. Там юному подмастерью посчастливилось найти себе искусного наставника и доброго хозяина в лице золотых дел мастера Христофа Эльвангера. Каспар работал в мастерской у своего отца. Он был единственным сыном.

Кэте Нейфер, рассеянно слушавшая своего двоюродного брата, вдруг повернулась к Гансу и спросила, отчего это он не был вместе со своим другом на храмовом празднике.

— Оттого что, когда у него выпадет свободный денек, он заползает со своей дудкой в какую-нибудь дыру, как сыч. Нет чтобы пойти повеселиться, как все порядочные люди, — отвечал Каспар за друга.

— Так ты музыкант? — удивилась Кэте. — А я думала, что ты — ювелир.

— Он у нас мастер на все руки, — снова опередил Ганса Каспар, — а как он играет! Самого городского флейтщика за пояс заткнет. Зато в танцах ему за мной не угнаться.

— Дай ты человеку самому о себе рассказать! — нетерпеливо воскликнула девушка, насупив сросшиеся над вздернутым носиком брови.

— Так он тебе и скажет, где пропадал, — опять вмешался Каспар, не давая сказать ни слова другу, чтобы подзадорить девушку. — В Шлингенбахе, вот где он был. Там по дремучему лесу бродят души нераскаянных грешников, наших благородных господ, и Ганс своей игрой на флейте старается спасти их от вечных мук.

Кэте погрозила двоюродному брату кулаком, а Ганс, усмехнувшись, сказал:

— По мне, так пусть их бродят хоть до второго пришествия — палец о палец не ударю. А что мне было делать на празднике? Ведь танцевать я не умею.

Кэте с удивлением посмотрела на юношу своими ясными карими глазами, но ничего не сказала. Людской поток, медленно уносивший их с собой, остановился в узком проходе между восточным фасадом ратуши и Дворянской питейной. Обогнув питейную, свадебный кортеж вытек на широкую улицу св. Георгия, упиравшуюся в Рыночную площадь. Там, под навесом, вдоль стен ратуши, раскинулись лавки уличных торговцев. Величественное здание в стиле Ренессанс из зернистого тауберского песчаника с выступающим вперед перистилем, с портиком и открытым балконом над ним, ныне украшающее ратушу со стороны рынка, было возведено лишь полстолетия спустя. Дворянская питейная с городскими весами на первом этаже, с многочисленными скульптурными украшениями на консолях и изящной угловой башней выглядела очень нарядно. На ратуше были часы с двумя циферблатами, обращенными к рынку: один из них показывал время, а другой — продолжительность дня и ночи.

Из окон питейной, как и изо всех окон, выходивших на площадь, высовывались головы любопытных. С трудом прокладывая себе дорогу в густой толпе, свадебный кортеж вышел на площадь и свернул на Дворянскую улицу. Нестройный гул толпы захлестнул музыку. Оглядывая высунувшихся из окон зевак, Кэте вдруг показала рукой на окно питейной и захохотала:

— Глядите, какой щеголь!

Ее спутники подняли головы, а Каспар воскликнул:

— А, милейшие соседи! Дворянчики Розенберг и Финстерлор!