За святую Русь! Фельдъегерь против нашествия Батыя (сборник)
Шрифт:
В пару минут ушкуйники выбрались на берег. Почти четыре десятка опытных, хорошо вооружённых воинов представляли грозную силу – слабаков на суда не брали. Да и тренировки постоянные – гребля на вёслах – здорово укрепляли мышцы.
Гуськом, один за другим ушкуйники двигались вдоль берега. На опушке остановились, сгрудились вокруг старшего, кряжистого воина лет сорока. Алексей ещё подивился: в ширину и в высоту – почти один размер.
– Без нужды не убивать. Тем, кто сопротивления не окажет или безоружен вовсе, никаких поджогов! Дым потому как издали виден. Делаем быстро дело, забираем всё ценное – и к ушкуям. Сигнал к отходу – труба. – Он поднял над головой рог наподобие охотничьего.
Слушали молча.
– Разделитесь наполовину. Одна часть идёт вдоль берега, чтобы жителей от лодок отсечь, другая забирает ближе к лесу – окружаем. Тогда ни один не уйдёт. Те, кто по берегу пойдёт, – вот вам воевода. – Коренастый подтолкнул вперёд ушкуйника довольно сурового вида. Лицо как из камня высечено – одни прямые линии, взгляд жёсткий.
– Кто не знает – его Евстафием зовут. А другую половину я поведу, Мефодий.
Алексей обратил внимание, что среди воинов не было кормчих, видно – остались на своих судах для охраны.
– Коли всё понятно – с Богом!
Вся команда ушкуя Корнея попала в первую половину, которая двигалась вдоль берега.
От опушки сразу припустили бегом.
На половине пути их заметили, и в деревне поднялись тревожные крики, заметались люди. Несколько чухонцев, которые называли себя саамами, бросились к лодкам. Коротко щёлкнули арбалеты, которые имелись у воинов другого ушкуя, и бегущие упали.
Несколько уцелевших чухонцев бросились назад, под укрытие изб.
Странные это были жилища, Алексей в первый раз видел такие. Он всегда думал, что изба «на курьих ножках» бывает только в сказках о Бабе-Яге, а здесь он увидел их воочию.
В местностях, сырых летом и снежных зимой, деревянные избы ставились на столбы. Собственно, не на столбы даже. Дерево срезалось на высоте выше человеческого роста, выкапывалось вместе с корнем и вновь вкапывалось уже на месте строительства избы. Таких опор было много, и обязательно четное количество: четыре, шесть, восемь – в зависимости от размеров избы. Для того чтобы эти своеобразные сваи не гнили, их окуривали дымом, коптили. Такие опоры назывались «обкуренные ножки», а после сокращения – «курьи ножки». В сам дом вела лестница, а под домом, в защищённом от дождя месте, лежала домашняя утварь вроде бочонков, запасных вёсел, сетей – саамы промышляли рыбной ловлей, охотой.
Ушкуйники растянулись цепью, отрезав чухонцев от берега, от лодок, и стали медленно приближаться к избам.
Люди кинулись было к лесу – искать спасение в дремучей чаще, но и оттуда показалась цепь чужаков.
Женщины и дети стали укрываться в избах, запирая двери, а мужчины похватали оружие – рыбацкие ножи, кистени, дубины. Оружие незатейливое, но тем не менее смертоносное.
Но обе цепи ушкуйников сомкнулись в одно кольцо, окружив мужчин. Те сгрудились в середине деревушки, прижавшись спинами друг к другу, и смотрели затравленно. Ещё бы! Жили спокойно, ни на кого не нападали, и вдруг – чужаки с явно недобрыми намерениями. Столкновения врукопашную, большой крови ещё не было, если не считать двух убитых у лодок на берегу.
Вперёд выступил Евстафий и сказал по-русски, а потом повторил на саамском:
– Бросайте оружие, сдавайтесь. Тогда мы никого не тронем. Отдайте шкурки и серебро – и мы уйдём. Богом клянусь!
Саамы слушали и не верили. Если оружие бросить, не перебьют ли их, как бельков неразумных на льду?
Однако разум возобладал над страхом и сомнениями. Вперёд выступил пожилой рыбак:
– Шкурки отдадим, а серебра нет. Рыба есть солёная и копчёная, не продали ещё.
– Тогда скажи своим – пусть несут сюда шкуры. Только без утайки, сам проверю.
Чухонцы разошлись по жилищам с унылым видом – шкуры убитых зверей приносили им основной доход. Но все шкурки были со зверя летнего, не самого лучшего. Самый ценный мех – густой, пушистый, с подшёрстком – был зимой, и за него давали самую большую цену. Однако и сопротивляться бесполезно: чужаков больше, и они вооружены хорошо. Мужчин могут убить, и тогда племя вымрет.
Понемногу чухонцы возвращались из своих избушек на «курьих ножках» и несли с собой связки шкурок. Здесь были заячьи, и куньи, и соболиные; несколько – росомахи, волчьи и одна медвежья.
Груда мехов на маленькой площадке в центре росла.
Наконец явился последний и швырнул шкурки песца.
Старшина деревни обвёл мужчин глазами:
– Все тут.
– Проверим. Идём со мной.
Пока они досматривали дома, Мефодий стал раскладывать шкурки на четыре равные доли – сначала заячьи, потом лисьи, куньи и все остальные. Застопорился на медвежьей. Из неё, коли выделка хорошая, славная накидка для саней получается, ни один мороз такую не проберёт.
Посомневавшись, Мефодий кинул её в свою кучу.
Остальные ушкуйники возмутились сразу:
– Уговор был – поровну, по чести делить!
– Мне что, шкуру резать, портить?
– А коли ты себе медвежью взял, нам лисьи дай, или росомахи.
Пришлось Мефодию делить по совести.
Потом ушкуйники начали сносить шкурки на берег.
К тому времени кормчие уже перегнали ушкуи поближе к лодочным причалам. Вот почему они оставались на своих судах! Видимо, тактика сия была отработана уже давно.
Воины со смешками стали перетаскивать шкурки на кораблики. Мех – груз лёгкий, но объёмный, и сразу заполнил собой много места.
Укладываться решили позже, сейчас важно было побыстрее покинуть деревню.
Как только вернулся Евстафий и развёл руками – мол, всё выгребли, подчистую, тут же отчалили.
Отойдя вдоль берега на полчаса хода, причалили и стали укладывать трофеи в трюмы.
На трёх больших ушкуях, морских, с этим было проще. На носу и корме трюмы были, а на ушкуе Корнея был лишь один небольшой трюм, на корме. Корней сам заталкивал шкурки в кожаные мешки – они хорошо предохраняли груз от сырости – и укладывал их в трюм. Потом выпрямился и отряхнул ладони: