За тихой и темной рекой
Шрифт:
— А вот так! — левая бровь Анны Алексеевны изогнулась вверх, от чего сердце молодого человека забилось чаще.
Белый выставил локоть правой руки, и дочь губернатора легко и невесомо взяла его под руку.
— Как вам представление? — Анна Алексеевна свободной рукой слегка подобрала подол платья, чтобы не тянулся в пыли, и как бы нечаянно на мгновение плотнее прижалась к руке спутника.
Олег Владимирович почувствовал упругость девичьего тела, голова его закружилась от возбуждения.
— Признаться, я всего спектакля и не видел.
— Да что вы? — в голосе девушки прозвучало искреннее удивление. — На сей раз в нашем театре выступала такая замечательная труппа. Масса экспрессии! Чувств! Намёков! Да и господин Мордвинов превзошёл себя.
— Признаюсь вам, в Петербурге ни о каком Мордвинове и слыхом не слыхивали.
— Естественно, — девушка приостановилась и указательным пальчиком поманила Олега Владимировича, чтобы тот склонил голову. — Только более никому про это не рассказывайте. — прошептали нежные губки Анны Алексеевны на ухо офицеру. — Господина Мордвинова в природе не существует. Все пьесы пишет Николай Афанасьевич. Когда ему запретили постановку Мольера, он решил таким образом отомстить Владимиру Сергеевичу. И сел за перо. Про это знает весь город, и потому зал постоянно полон.
— Да что вы говорите? — прошептал Белый. — И как талантливо. Остро!
Девушка резко откинула головку:
— Вы что, смеётесь? — теперь её голос прозвучал звонко, мелодично.
— И не думал, — тут же отреагировал Олег Владимирович.
— Вы считаете ту ахинею, что несла сегодня со сцены труппа заблудившихся комедиантов, талантливой и остроумной? — Анна Алексеевна откинулась назад от негодования. — Да вы просто издеваетесь над о мной!
— И не думал. Но я сужу по началу представления. На большее, к счастью… простите, к сожалению, меня не хватило.
Анна Алексеевна рассмеялась, вновь взяла Белого под руку, и молодые люди не спеша направились в сторону дома губернатора, до которого от театра, по аллее из тополей, было шагов сто или чуть более. Станислав Егорович Стоянов, выдержав паузу, также не торопясь, двинулся вслед за парой. На расстоянии шагов двадцати.
Белый обернулся и недовольно нахмурил брови.
— И долго ваш… как его там?
— Стоянов, — подсказала девушка. — Но Вам этого запоминать не надо.
— Он долго за нами будет следовать, будто лошадь на привязи? — с неприязнью произнёс Белый и снова обернулся.
Анна Алексеевна быстро бросила взгляд за спину и удовлетворённо кивнула:
— До самого дома. А то и далее.
— Ну, продолжать гуляния в столь тревожное время, я считаю, не стоит.
— Думаете, нас будут обстреливать снова? Но в таком случае, одинаково опасно находиться что на улице, что в доме.
— Китайцев интересует артиллерия, скопления войск, а не частные дома. Хотя, будь я на месте вашего отца, непременно переселил бы семью в более укромное место. На всякий случай.
Белый прислушался.
— Кажется, перестали стрелять, — заметил он.
— А значит, мы можем совершить небольшую прогулку, — сделала свой вывод Анна Алексеевна и потянула Белого в сторону от дома, к Амуру.
Впрочем, спуститься к воде им не удалось. Весь берег был перерыт образовавшимися от разрывов снарядов, воронками и окопами, в которых сидели солдаты вместе с вольнонаёмными из местного населения. Одни курили. Другие спали, укрывшись мышиного цвета шинелями. Третьи о чём-то разговаривали. То там то сям слышался говор и смех.
Белый огляделся:
— Где-то здесь должен быть Станислав Валерианович.
— Нашли о ком вспомнить! — Девушка снова оглянулась и, убедившись, что Стоянов никуда не делся, принялась смотреть на реку. — Странный этот Рыбкин.
Анна Алексеевна некоторое время молча смотрела на воду, а потом вдруг прочитала:
Увы, не выразить словами, Того, что хочется сказать. А потому мне остаётся Желать, надеяться, мечтать!Глупо, не находите?
— Что глупо? — не понял Олег Владимирович.
— Глупо, когда человек не может выразить словами то, о чём хочет сказать. Вывод напрашивается: ему просто нечего сказать.
— Простите, в данном случае не могу согласиться с вами. — Белый взял руку девушки в свою и нежно сжал её. — Бывают такие моменты, когда и впрямь невозможно выразить словесно свои переживания. Их можно только прочувствовать. Ощутить.
— Ощутить можно боль, — парировала Анна Алексеевна, вытягивая узкую, холодную ладонь из горячей руки молодого человека. — Всё остальное выдумки.
— А любовь?
— Не знаю. Пока не знаю…
Олег Владимирович вновь взял ладонь девушки и заглянул ей в глаза:
— Анна Алексеевна…
— Что?
— Мне нужно вам кое-что сказать…
Сердце красавицы легонько дрогнуло: «Ну, вот и дождались…»
— Не надо, Олег Владимирович! Ничего не говорите. Не стоит.
— Нет, позвольте мне признаться…
Девушка не зарделась в предчувствии того, что молодой человек собирается объясняться ей в любви, не затрепетала в ожидании, что могут быть произнесены слова, которые вот уже которое тысячелетие потрясают мир. Лишь издала лёгкий вздох — и ничего более.
— Анна Алексеевна, — Белый не заметил этого вздоха. Влюблённые мужчины не замечают ничего. — Позвольте мне сказать… — Олег Владимирович чувствовал, как язык с каждой секундой предательски немеет и отказывается произнести хоть слово.
Анна Алексеевна вновь посмотрела в сторону Стоянова. Тот стоял под разлапистой веткой чёрной берёзы и, не отрывая глаз, следил за ними. «А ведь он, в мае, именно на этом месте признавался мне в любви…», — неожиданно вспомнилось дочери губернатора. Что и вернуло её к реальности.