За три мгновения до свободы. Роман в двух томах. Том 1-2
Шрифт:
Конечно, служившие здесь люди, составляющие с Крепостью единое целое, не могли похвастаться ни душевным спокойствием, ни невозмутимостью. Пока шел процесс обустройства, гарнизон помаленьку свыкался с предстоящими изменениями. Но все же они пока представлялись несколько смутными, подернутыми дымкой повседневных забот и суетных дел. Но вот наконец-то накануне вечером Гут и Торн собрали весь гарнизон на плацу и торжественно объявили об окончании работ. Крепость была готова принять первых своих постояльцев.
Кем они будут? Сколько их поступит с первым кораблем? Этого не знали пока ни комендант, ни Вице-Канцлер. Это было неизвестно никому. Но было понятно одно – это обязательно произойдет, и видимо, уже совсем скоро.
От переживаний прошедшего дня, а еще больше из-за размышлений о том, с чем предстоит столкнуться на Большой земле, Блойд долго не мог заснуть. Нет, он не думал ни о чем конкретно, и спроси его в эти минуты о предмете его размышлений, Блойд вряд ли смог бы ответить что-нибудь более или менее определенное. То, что мешало ему погрузиться в сон, дарующий отдых душе и телу, было даже не размышлениями, а скорее потоком чувств, эмоций, ощущений и предчувствий, которые не выразить словами. Так часто бывает, когда слова бессильны в выражении наших истинных переживаний. Мы пытаемся впихнуть их в узкие и ограниченные словесные рамки, невольно отсекая от них все самое сокровенное и самое важное. Как раз то, что не влезает, выпирает наружу… Музыка. Вот единственное из средств выражения, дарованных человеку, чтобы разорвать эти узкие, давящие и лишающие истинного смысла словесные рамки. Именно дарованных человеку, а не созданных им самим, ибо музыка воистину есть дар свыше. Вот и сейчас то, что происходило с Блойдом, было даже не мыслями, а просто движениями души. Будто невидимая рука виртуозного маэстро касалась тончайших ее струн, рождая в ней музыку. Разную, непонятную – то слегка печальную, то выраженно трагичную, то покрытую легким кружевом светлой грусти. Иногда рождалось нечто, напоминающее надежду, даже не саму надежду, а ее далекое предвкушение, предожидание надежды. Все это менялось, перерождалось друг в друга, замолкало и вновь рождалось с новой силой. И все это не давало уснуть.
Вконец отчаявшись поймать ускользающий сон, Блойд поднялся с постели. Почему-то он вдруг подумал о Торне. Ему стало жалко старого коменданта. В душе родилось безотчетное чувство вины перед этим несчастным человеком. А еще ощущение совершаемой им непоправимой ошибки. В чем, собственно, была его, Блойда, вина? И в чем заключалась эта ошибка? Этого он для себя однозначно сформулировать не смог. Но от этого ощущение не исчезало и не становилось слабее.
Гут выглянул в окно. Где-то на востоке начало угадываться робкое несмелое свечение. Это еще не был рассвет. Темное ночное небо продолжало властвовать над спящей землей. Лишь узкая, едва различимая полоска у самого горизонта потихоньку стала набирать синеву. Блойд оделся и, повинуясь какому-то внутреннему влечению, направился к восточной башне. Он осторожно поднялся на верхний уровень и встал у выхода на помост.
Шаг – и вот он уже стоит на свежевыструганных досках, источающих ни с чем не сравнимый аромат. Так может пахнуть только дерево, к которому прикоснулись человеческие руки. Блойд глубоко вдохнул, втягивая ноздрями этот запах. «Странно, – подумалось вдруг ему, – ведь так пахнет, по сути, мертвое дерево. Живой лес так не пахнет. Там много своих, живых запахов. Но они другие. Запах хвои, запах цветущей липы… Дерево растет, меняется, каждый год встречает весну набухшими почками и зеленью первой нежной листвы. И у них свой запах, и он тоже другой. Но рано или поздно дерево умирает. И странное дело, умершее в лесу дерево пахнет по-другому. Мертвые корни не питают могучий ствол живительными соками земли. Тогда дерево начинает поддаваться тлению. Тлен и гниль – вот запах умершего в лесу дерева.
Но чтобы пахнуть вот так, как пахнет этот настил под ногами, дерево должно не просто умереть. Его должен убить человек. Срубить, как палач срубает голову на плахе, распустить его на доски. Искромсать его тело стальным инструментом, придавая нужную ему форму. И тогда умершее дерево будто рождается заново, приобретает в руках человека новую жизнь. Может быть, это запах не смерти, но запах новой жизни, запах второго рождения, перерождения из творения природы в творение рук человеческих? Интересно, ведь Деспол все свое детство провел среди таких запахов… Думал ли он когда-нибудь о чем-нибудь подобном? Скорее всего нет. Вряд ли он вообще способен задумываться о такой ерунде».
Еще шаг. Блойд опустил глаза и попытался разглядеть сквозь ночную тьму то место, где скалистый берег встречает морскую волну. Было тихо. Море, устав от волнений и вечного беспокойства, тихо спало, стараясь не тревожить отражения ночных светил на своей темной и гладкой коже. Лишь тихий-тихий, едва доносившийся снизу плеск напоминал о том, что прямо под ним сошлись две противоположные стихии. Сошлись не в яростном и непримиримом противостоянии, рождающем мириады брызг и хлопьев грязно-белой морской пены, как это бывает в моменты бурь и штормов. Сошлись по-другому, как любовники, нежно ласкающие друг друга под покровом ночи.
Еще пара шагов. И вот, берег остался позади. Сейчас под ним только море. Бескрайнее море под бескрайним небом. А прямо перед ним – рождение нового дня. Ночная тьма нехотя откатывалась на запад, теряя свою власть над миром. Небосвод на востоке стал светлеть, обретая новые краски, заливая высь синевой, а горизонт всеми оттенками розового, красного и золотого. Вместе с небом стало оживать и море. Вот над морской гладью там, далеко впереди, где море встречается с небом, появился самый краешек солнечного диска, и от него прямо к Блойду, к самым его ногам вдруг побежала яркая светящаяся дорожка. Свежий морской воздух наполнил его легкие, кружа голову, придавая всему телу неимоверную легкость и невесомость. Блойд вдруг почувствовал нестерпимое желание ступить на эту солнечную дорожку, оставить за спиной все – и Крепость, и Горсемхолл со всей его мышиной возней и алчными людишками, все, что его так тяготит, прижимает к земле и давит, давит, давит… Вот оно, настоящее. Только он, море, небо и эта солнечная тропинка. Безграничная свобода до слез на щеках, до трепета каждой клеточки его существа. Еще шажок, и вот оно – место, где кончается помост и начинается дорога к Солнцу.
– Волшебно, не правда ли?
Голос Торна, прозвучавший как будто из другого мира, заставил Блойда вздрогнуть. Завладевшая им иллюзия свободы вмиг безжалостно улетучилась, оставив после себя такую знакомую для Гута тяжесть. Блойд обернулся и увидел облокотившегося об арку входа коменданта. Скрещенные на груди руки и устремленные вдаль глаза. Что-то новое в облике коменданта почудилось Блойду. Он даже не сразу понял, что именно. Только спустя несколько мгновений Гут заметил, как рассветное небо отразилось в глазах Бена и покатилось вниз, оставляя на его лице мокрую соленую бороздку. Он вдруг оказался живым. Живым и настоящим. Способным отражать небо на своих небритых щеках.
Блойд снова повернулся к восходящему Солнцу, с трудом усмиряя подкативший к горлу ком.
– Вы правы, Бен. вы чертовски правы! Это лучшее место, чтобы уйти… Только так и стоит умирать… Только так, встречая рассвет!
Глава 7. «Конер, черт возьми»!
Канцлерский срок Лорда Чизена Вьера подходил к концу. Эссентеррия прожила первые шесть с половиной лет без Короля спокойно, в чем многие видели бесспорную заслугу первого Канцлера. За это время мало что изменилось.
Да, ежегодные щедрые пасхальные пожертвования, коими славился Тин Рольд, ушли в прошлое. Славная это была традиция! Раз в год, в преддверии празднования Пасхи, Рольд проводил исчисление королевской казны, которая пополнялась за счет многочисленных, принадлежавших Династии, мануфактур, шахт, рудников, лесных и сельских угодий, а также за счет налогов, собираемых с населения. После чего он определял, какая часть казны подлежит раздаче в качестве пасхального пожертвования. Надо сказать, что это была очень значительная ее часть. Кому предназначались эти пожертвования? Да каждому эссентеррийцу. Всем без исключения. Поровну. Без оглядки на пол, возраст, чины и достоинства. Просто поровну. Для многих сумма получаемого пасхального пожертвования в разы превышала сумму уплаченных в казну налогов! Надо ли говорить, что традиция эта укрепила и без того высокий авторитет Короля в народе. Да что уж там, она вызвала искреннюю любовь и уважение подданных к своему правителю.