За все надо платить
Шрифт:
Николай зло усмехнулся своим мыслям, но тут же понял, что безумно хочет увидеть Катю. Наплевать на Шоринова, этого плешивого Дусика, он хочет ее видеть. Саприн решительно подошел к телефону и набрал ее номер.
– Коленька! – обрадовалась Катя. – Что же вы не звоните? Я волнуюсь, как вы себя чувствуете, вы же были больны, а вы пропали – и ни ответа, ни привета. Разве так можно?
– Я думал, Михаил Владимирович вам сказал, что все в порядке. Он-то знает, что я жив-здоров. А вы правда беспокоились?
– Правда. Почему вы не позвонили мне?
– Я боялся, что вы рассердитесь.
– Почему?
– А вдруг в это время вы были бы с Шориновым? Пришлось бы объясняться.
– Да? – В ее голосе прозвучало явное недоумение. – Я об этом как-то не подумала. Знаете, Дусик бывает здесь не каждый день, далеко не каждый. И потом, вы могли бы сказать, что звоните ему.
– Катя, а можно я сейчас приеду? – неожиданно спросил Саприн.
– Сейчас? – растерялась она. – Но ведь уже почти ночь.
– Именно поэтому. Катя, мне нужно вас увидеть. Вы даже не представляете себе, как мне нужно вас увидеть. Можно?
– Хорошо, приезжайте.
Николай мог бы дать голову на отсечение, что она улыбается.
Он мгновенно влез под душ, вымыл голову, побрился, достал из шкафа чистую сорочку, пристально оглядел себя в зеркале. Годится.
По дороге он несколько раз останавливал машину возле станций метро, спускался в подземный переход, в надежде найти хоть одного припозднившегося цветочника, но тут ему не повезло – переходы были пустынны. Тогда он сделал небольшой крюк и подъехал к ночному клубу. Так и есть, цветов здесь море. Николай купил огромную охапку разноцветных хризантем – голубых, розовых, фиолетовых, зеленых, желтых, белых. Можно было взять и розы, здесь были и те, что подешевле, в маленьких букетиках, и совершенно роскошные, на толстых длинных стеблях и немыслимо дорогие. Но он розы не любил. Они казались ему претенциозными и вычурными и почему-то ассоциировались с матерью.
Поднимаясь в лифте, он подумал, что давно уже, с юношеских времен, не волновался так перед встречей с женщиной. Он даже постоял несколько секунд перед дверью, прежде чем нажать на кнопку звонка. И наконец позвонил.
Дверь распахнулась, и первое, что он увидел, были Катины сияющие глаза. Пожалуй, это было и последним, потому что в течение следующего часа Николай не видел уже ничего. Он закрыл глаза и наслаждался тем, что любил молодую женщину, на которой вдруг страстно захотел жениться. Придя в себя, он страшно удивился, что, оказывается, они лежат на огромной кровати раздетые, а по полу вокруг разбросаны разноцветные хризантемы. Как он попал сюда из прихожей, когда успел раздеться – он не помнил.
Катя лежала на боку, повернувшись к нему лицом, и тихо улыбалась. Только сейчас Николай разглядел, что лицо ее было чисто умытым, без макияжа, хотя раньше, когда он приходил сюда, она всегда была тщательно накрашена. Значит, она с самого начала знала, зачем он приедет и чем все закончится. Знала, но разрешила ему приехать и открыла дверь с сияющими глазами. Такого ощущения полного, всеобъемлющего счастья он никогда не испытывал.
– Ты могла бы уйти от своего Шоринова? – спросил он, нежно поглаживая ее плечо.
– Могла бы, если бы было куда, – легко ответила Катя. – А куда уходить?
– Думаешь, выгонит?
– Я здесь не останусь. – Она сделала ударение на первом слове. – Я. Понимаешь? Это было бы нечестно. И потом, на нас с отцом мама и пятеро младших. Папа, конечно, изо всех сил старается, заколачивает бабки где только может, но он ведь не коммерсант, он этого совсем не умеет. Квартиры ремонтирует, дачи строит. Мне его жалко. А Дусик дает мне деньги на семью. Понимаешь? Не я клянчу и тайком их прикармливаю, а он сам каждый месяц дает, мы так с самого начала договорились. Баш на баш.
– Интересно, на каких условиях? Его баш – квартира и деньги на семью. А твой в чем состоит, кроме того, что ты с ним спишь?
– Именно в этом. Я с ним только сплю. Его условие – никаких разговоров о разводе и тем более о собственных детях. Ему нужно гнездо, норка, куда можно забраться, расслабиться в тишине и покое, помолчать, побыть самим собой. Ну и потрахаться, конечно, если в охотку. А если нет – то и нет, я без претензий. Меня не нужно выводить в свет, возить на курорты на Средиземное море или на Атлантику. Мне можно не звонить по три-четыре дня, я не обижаюсь. Зато ко мне можно привести серьезных людей, я ведь отличная кухарка, обслужу не хуже, чем в ресторане.
– Неужели тебе это нравится?
– Нравится.
Она снова улыбнулась мягко и ласково.
– Ты пойми, у меня никогда этого не было. У меня детства-то не было нормального. С тринадцати лет – я и кухарка, и портниха, и нянька, и доктор, и уборщица. Теснота, шум, гам, кто-то плачет, кто-то играет, бегает, кто-то уже что-то разбил – сумасшедший дом. А мне книжку прочитать некогда было, я еле-еле успевала уроки делать, школу на одних тройках вытянула. Зато потом, правда, наверстала, когда с младшими занималась. А теперь я одна, в тишине, просторно, спокойно. Я целыми днями книги читаю и кино смотрю. Вот ты будешь смеяться, а я ведь Конан Дойла только в прошлом году в первый раз прочитала.
– А если я предложу тебе все то же самое? Уйдешь от Дусика?
– Что значит «то же самое»? – Она приподнялась на подушке. – Ты купишь мне квартиру и будешь приходить два раза в неделю?
– Ну, например, – уклончиво ответил Саприн. Идея ему не понравилась. Он вовсе не хотел делать из Кати любовницу-содержанку, он хотел сделать ее своей женой.
– Тогда меня это не устроит.
– Почему?
– Потому что с Дусиком у меня договор, и, когда его нет, я не страдаю. А тебя я буду любить, и твои визиты два раза в неделю будут меня оскорблять. Ведь ты не женат?
– Нет, не женат. То есть разведен.
– Это все равно. Так вот, если я буду знать, что ты не женат, живешь один, а меня держишь где-то отдельно и приходишь два раза в неделю, я буду с ума сходить от ревности и злости. Не равняй себя с Дусиком, с тобой так не выйдет.
– А если я женюсь на тебе?
– И меня не спросишь? – насмешливо откликнулась она.
– Ну извини, я не так выразился. Если я попрошу тебя стать моей женой? Согласишься?
– И стирать тебе рубашки и каждый день готовить обеды?