За языком до Киева
Шрифт:
Естественно, что Арсеньева соблазнило желание взглянуть на «Прабабку». На вершине сопки он нашел несколько причудливо выветренных скал. Самая большая из них немного напоминает человека. Это и есть «Прабабка»…
Великан Кангей, повествуют орочские предания, повздорил с двумя великаншами — Атынигой и Омоко. В чем была причина спора, нельзя уже сказать, но каждый знает — где женщины, там и распри.
Великанские нелады перешли в драку. И тут случилось неожиданное: все трое вдруг окаменели. Хмурый Кангей застыл в верховьях Копи, Атынига — ниже по течению реки, в устье ее притока Чжакуме, а Омоко беда захватила там,
Если вы сомневаетесь, никто не мешает вам отправиться на место и собственными глазами убедиться: все трое доныне стоят там, где на них обрушилась кара свыше…
Всюду одно и то же. В каждом человеке живет склонность в любом смутном очертании, созданном природой, видеть те или другие оживленные или даже неживые, но понятные черты. Помните писателя Тригорина в чеховской «Чайке»?
«Вижу вот облако, похожее на рояль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе, что плыло облако, похожее на рояль…»
Вспомните средневекового героя «Дракона» — легенды А. К. Толстого? Сторонник гвельфов после одной из неудачных битв с гибеллинами углубился в горы близ Лугано. В одном из ущелий, спасаясь от плена, он увидел зубчатую стену скал, похожую на стену замка. Но когда туман рассеялся, он заметил, что перед ним и его спутником высится «не зданье… но чудное в утесе изваянье».
Что я стеной считал, то был хребетЧудовища, какому и примера,Я полагал, среди живущих нет…«Дракон», изваянный природой из камня, ожил, погнался за беглецами…
Легенда легендой, вымысел вымыслом, но существенно то, что именно скалы, горы, большие камни чаще всего подсказывают человеческому воображению такие метаморфозы, вероятно потому, что скала, гора, утес, холм всегда бывают как бы легкообозримыми. Их можно обнять одним взором. Их можно сопоставить с другими, рядом находящимися. Воображению легче увидеть что-то человеческое, нечто индивидуальное в горной вершине, в скалистом островке, в колоссальной глыбе гранита, нежели, например, в простирающемся на десятки километров море или озере, очертаний которых не охватишь взглядом.
Ладога и Онега лежат рядом друг с другом. Нашим предкам, однако, не пришло в голову счесть их «братьями» или «сестрами». Тот, кто жил на берегах Ладожского озера, мог никогда не видеть Онежского и, уж во всяком случае, не подозревал, как именно лежат они на поверхности земли, разделенные лишь узким перешейком, оба вытянутые с северо-запада на юго-восток, как два близнеца, как двойняшки. Чтобы увидеть это, надо пролететь над ними на огромной высоте или взглянуть на карту. К. Бальмонт потому мог измыслить свою сказку про Днепр, Волгу и Двину, что в его дни в любом школьном атласе легко было увидеть, как, родившись на одном нагорье, три реки разбегаются за тысячи верст друг от друга к трем разным морям. Доступное глазу, обозримое одним взглядом, вот что постоянно возбуждало фантазию.
Три близко расположенные на одном горном массиве острые вершины поднимаются в Пиренеях. У них есть свои имена — СИЛЭН, МАРБОРЭ и МОН-ПЕРДЮ. Но, кроме того, все втроем они называются и общим именем — ТРЭС СОРЕЛЬЯС (три сестры-монашки). Бесспорно, у пиренейских горцев найдется, что рассказать про скалистое содружество.
Три скалы поднимаются из тихоокеанских волн возле Ле-Пунтильи на побережье Чили. Их три, они лежат близко друг к другу… Достаточно, чтобы человек объединил их в семейную «группу»: они называются ТРЭС ХЕРМАНОС (трое братьев)… Легенды? Если их нет, они могли бы возникнуть, да, вероятно, они существовали и существуют у чилийских лоцманов, моряков, прибрежных жителей…
Не приходится удивляться тому, что чем дальше в прошлое, тем более бурной оказывается людская фантазия, сопровождающая топонимическое называние. Чем ближе к нашим дням, тем она становится суше, рациональней. Названия, даже в тех случаях, где человек подмечает единство нескольких предметов, начинают отмечать только то в них общее, что на деле существует, что не нуждается в приукрашивании мифом.
В Крыму у Гурзуфа уткнулась мордой в море всем известная гора МЕДВЕДЬ, АЮДАГ. Можно спорить, напоминает ли она на самом деле пьющего из моря зверя (на мой взгляд — даже очень) и родилось ли название в связи с ее очертаниями, или потому, что некогда она служила пристанищем для местных медведей. Неважно.
Восточнее Аюдага, между ним и Карасаном, на территории одного из бесчисленных крымских санаториев, есть скала — розоватого цвета весьма солидный камень, совершенно голый и до странности повторяющий в миниатюре очертания и положения огромного медведя.
Место это до недавнего времени было сравнительно пустынным и малоизвестным. Розовая медведеобразная скала, судя по всему, не привлекала особого внимания, в путеводителях не значилась и, вполне возможно, «личного имени» не имела.
За годы Советской власти все изменилось. Вокруг нее вырос целый оздоровительный комплекс, на ней ежедневно загорают сотни курортников, к ней проложены дороги и тропинки… И я лет пять назад с большим удовлетворением убедился: безымянная скала носит имя. Имя-спорышку. Ее теперь зовут МЕДВЕЖОНОК.
Мы — рационалисты. В этом имени мы отметили только внешнее подобие, существующее между Медвежонком и огромным Медведем. Очень сомнительно, чтобы кому-либо пришло в голову сочинить какую-нибудь легенду, связывающую обе каменные глыбы — гигантский лакколит Аюдаг и крошечный по сравнению с ним розоватый прибрежный камешек. Но парность их отметил, ею заинтересовался даже современный человек. А кто знает, может быть, в скифской или генуэзской древности они уже назывались так? Может быть, их и связывали какие-нибудь фантастические рассказы?
…Заговорив об именах-двойняшках, я не могу не коснуться хоть несколькими словами совершенно другого типа их.
В тех милых мне местах Великолучины, о которых я уже столько раз вспоминал, встречались мне странные пары топонимов, объединенные по совершенно другому признаку.
Я знал там, например, две небольшие деревушки: ГОРКИ и ДОРКИ. Они были расположены «супольно», рядом друг с другом.
Что означает имя Горки, в общем понятно, оно говорит о ландшафте, о свойстве местности, на которой поселился человек. Было бы только ошибочным считать, что множественное число имени свидетельствует тут о наличии нескольких возвышений, нескольких холмов или гор. Нет, это чисто топонимическое множественное число. Такие названия обычно придаются местам, характеризуемым одним-единственным, указанным в основе слова признаком.