За языком до Киева
Шрифт:
Поселок, стоящий на одном ручье, очень часто называется РУЧЬИ. Деревня, известная наличием в ее пределах хорошего родника, может получить имя КЛЮЧИ. Хутор, приметный по возвышающейся среди него ветряной мельнице, сплошь и рядом бывал назван МЛЫНЫ. Об этом нельзя забывать, исследуя такие топонимы. Но в целом-то понятно. Деревня Горки означало: расположенная на возвышенном месте, не на болоте.
А Дорки? Вы затруднились бы самостоятельно установить, на какой основе построен топоним.
Существовало в старорусском языке слово «дор», «доры». Оно означало: недавно очищенная от леса пашня, росчисть. Корень тут тот же, что в словах «драть», «деревня». Дорки, всего вернее, значило когда-то — деревня, построенная на отбитой у леса целине, на клочках врезанной в лесное море пашни…
Все вполне естественно и не вызывает удивления. У нас великое множество топонимов и даже фамилий этого корня: Доры, Дорони, Доронины, Доркины и так далее. Но странно, как и почему возникла рифма, как бы объединяющая две соседние деревни в одно, как бы намекающая на то, что их имена взаимосвязаны?
Я не берусь дать вам ответ, но думаю, что такое созвучие не могло появиться на свет совершенно случайно.
Вполне возможно, что имена родились не каждое само по себе, а одно по другому. Во всяком случае, в их оформлении могло сыграть роль какое-то полушутливое противопоставление их друг другу: «у вас Горки, а у нас Дорки». Или наоборот.
В тех же местах мне были хорошо известны и другие пары топонимов — скажем, ЛЕДЯХА и рядом с ней, тут же по соседству, НЕВЕЛЁХА. Или НАЗАРКИНО и около него АЩЕРКИНО…
Если такие созвучные пары возникают на базе широко распространенных формальных типов (УЛЬЯНЦЕВО и СТЕПАНЦЕВО, ГРИБАЧЁВО и СЕМИЧЁВО), да если еще так названные селения отстоят далеко друг от друга, в этом нельзя усмотреть ровно ничего особенного. Если в Балтийском море есть остров БОРНХОЛЬМ, а на Ладожском озере стоял городок КЕКСГОЛЬМ, то тут ничего не выведешь, кроме того, что в обоих названиях участвует шведское слово «хольм» — остров. Таких имен очень много: СТОКГОЛЬМ, ФИКСГОЛЬМ, БОРНХОЛЬМ, ТИДАХОЛЬМ — Швеция полна ими. Но когда на всем доступном мне пространстве Псковщины в двадцатых годах я нигде не встречал топонимов с такими суффиксами («-иха» попадалась), а тут вдруг рядом лежали сразу два населенных пункта со сходно звучащими именами, это уже вызывало некоторую настороженность.
Были там еще два поселка, КАМЕНКА и РАМЕНКА. Каменок много. Так охотно называются и речки с каменистым дном и деревни, поля которых усеяны характерным для многих мест России ледниковым булыжником. Раменка тоже распространенный топоним со значением весьма разнообразным. Русское слово «рамень» в разных местах страны означает очень многое — и опушку леса, и край пашни возле лесного массива, и селенье около леса, и «клин однородного леса». Каждое из них могло послужить основой для топонима.
Но вот столкновение сразу двух таких названий, отнесенных к двум смежным деревням, конечно, наводило на размышления.
Наводит оно меня на них и сейчас. И я думаю, что если кто-либо из моих читателей займется специально коллекционированием парных названий такого типа, то, подобрав их побольше, он сможет заметить какие-нибудь закономерности, доныне ускользавшие от невнимательного взора. Может быть, строгий ученый-топонимист и пожмет плечами: его сами названия интересуют больше, чем то, что происходило в голове у их изобретателя. Но я — болельщик топонимики. Меня внутренние процессы называния весьма привлекают и интригуют: в них выражается какая-то существенная сторона психологии человека, познающего мир.
…Я сделаю упущение, если не обращу внимания читателей на еще один разряд парных наименований. Я назвал бы его искусственным. У меня он представлен одним, но довольно показательным примером.
На границе Ленинградской и Псковской областей, чуть западнее красивого озера СЯБЕРСКОГО, — название озера очень старо и любопытно, оно, видно, связано с древним, но еще встречающимся на севере словом «себра», означающим «артельную рыбную ловлю», а также «два невода, сводимых при ловле навстречу друг другу», — имеются две малые речки с неожиданными названиями, явно составляющими своеобразную «спорышку»: ЛОШКА и СКОВРОТКА. Так они обозначены на старой десятиверстной карте района.
Об этих двух именах (речки, их носящие, составляют как бы продолжение одна другой, впадая и вытекая из одного маленького озерка) можно рассуждать по-разному.
Можно измыслить такую гипотезу. Раз озеро было когда-то местом «сяберной» или «сябреной» артельной ловли, могли случиться различные приключения, при которых кто-то потерял, оставил или, наоборот, нашел на одной из речек ложку, на другой — сковородку, откуда и названия. Удивляться не пришлось бы: вспомните остров Котельный, будто бы обязанный своим именем утерянному на нем медному котлу.
Но вот что вызывает некоторую настороженность. И «ложка» и «сковородка» — слова достаточно древние, однако все-таки как топонимы они выглядят много моложе своих соседей. Смотрите, какой глухой древностью веет от рядом лежащих на карте названий: озеро МУЖ, речка ЛЮБИЧА, рядом озеро ЛЮБИВО, озеро и деревня ВЕРДУГА, озеро ПЕЛЮГА, населенный пункт МУЖИЧЬ, деревня ИЗВОЗЬ… Рядом с ними Лошка и Сковротка производят сомнительное впечатление новообразований, совсем недавно появившихся в глухих древнерусских местах.
Может быть, путь, по которому они прибыли сюда, и на самом деле несравненно более поздний, чем я предположил.
Каждую карту составляли землемеры-топографы. На каждом планшете они встречали наряду с подлинными и всем окрестным жителям хорошо известными названиями множество урочищ безымянных. Бывало так, что «барин-топограф» сердито требовал, чтобы ему назвали ручей или болото, и сопровождавшие его мужики (а порой и мальчишки) выдумывали первое попавшееся имя, справедливо полагая, что «барин» в таких делах — темная бутылка и правды от кривды не отличит. Вспомните историю с «Наволоком, Еще-Наволоком, Еще-еще-Наволоком», появившимися на карте Имандры благодаря такому же недоразумению между старым саамом-проводником и ученым-географом, учитывавшим его сообщения. А возможен и иной поворот. Я уже цитировал искреннее огорчение И. Соколова-Микитова, горевавшего по поводу примитивизма тех лиц, которым падает на долю окрещивать «географию» в безымянных местах. Помните?
«Встретил путешественник на вновь открытой реке зайца, стала река Заячьей. Увидел стаю волков — Волчьей».
Мастер слова Соколов-Микитов относился критически к такому методу называния, а великое множество рядовых топографов ничуть не смущалось им. Уронил в воду ложку — назвал безымянную речку Ложкой, нашел старую сковородку — окрестил Сковородкой… Может быть, отсюда эти имена?
Может, но и не может… Достаньте, если удастся, в какой-нибудь библиотеке десятиверстную карту 1868 года, перепечатанную в августе года 1920-го, и всмотритесь в окрестности Сяберского озера.