За живой и мертвой водой
Шрифт:
Не прошло и пяти минут, как тишина взорвалась выстрелами, отчаянным собачьим лаем. Во тьме, словно огромный зловещий ночной цветок, распустил свои светящиеся трепетные лепестки огонь.
Внезапное нападение удалось. Спящие часовые так и не проснулись, их уничтожили бесшумно. Тотчас же запылали приставленные к клуне и хате снопы. Пулчинский присел за колодезный сруб, вскинул автомат, целясь на окна. Поручик опередил его, и две автоматные очереди слились в одну. Послышался звон разбитых стекол, женский вскрик, выстрелы. Собаки надрывались испуганным лаем. Однако хата и клуня молчали. Казалось, там не было людей. «Кристина ошиблась, бандеровцы
К колодцу подполз поручик, спросил растерянно:
— Что бы могло случиться, пан ксендз?
Тут дверь хаты раскрылась, и из сенец выбежала молодая простоволосая женщина в одной рубахе с ребенком на руках.
— Рятуйте, лю…
Справа от Пулчинского кто–то дублетом выстрелил из охотничьего ружья, и женщина свалилась посреди двора, прикрывая руками и головой ребенка.
«Ошибка… Что мы делаем?» — с ужасом подумал ксендз. Он готов был подняться, закричать, остановить своих людей, но в это время из хаты, стреляя на бегу, выскочили два босых, наполовину одетых хлопца со всклокоченными чубами.
Их чуть было не прозевали. Одного пуля настигла у ворот, другой успел выбежать на улицу, но его перехватили, уложили выстрелом в упор.
Из хаты начали отстреливаться.
— Смотреть в оба, панове! — закричал поручик. — Держать на прицеле двери и окна!
Поручик пригнулся, подскочил вплотную к хате и бросил в окно гранату. Отпрянув в сторону и прижавшись спиной к стене, он выждал, пока граната взорвется, и лишь тогда отбежал назад, в укрытие.
Из хаты попытались вырваться еще несколько человек. Меткие выстрелы мгновенно сразили их.
А занявшаяся со всех сторон клуня все еще молчала. Видать, хорошо выпили хлопцы, если спали таким крепким, непробудным сном.
Вдруг две больших створки дверей распахнулись и из глубины клуни ударил пулемет. Однако нападающие давно ждали этого момента. Прозвучал нестройный залп, пулемет сразу же замолк, но из клуни с криком «слава» выскочило человек десять. У одного на плечах горела одежда.
— Гур–р–ра!! — закричал поручик.
Пулчинский снова нажал спусковой крючок. Треск автоматных очередей слился с грохотом одиночных выстрелов. Освещенные, ослепленные пламенем, пьяные бандеровцы были хорошими мишенями для поляков. Два или три из них сразу же закувыркались на земле, другие падали, тут же вскакивали, пытались бежать, падали снова, ползли. Поляки расстреливали, добивали их из укрытий.
Лицо Пулчинского заливал пот. Перезаряжая автомат, он прикоснулся к стволу и тут же одернул руку — ствол автомата раскалился. Это слегка отрезвило Пулчинского. Он взглянул на розоватое пятно посреди двора, все время тревожившее его, притягивавшее его взгляд. Женщина лежала неподвижно, но ребенок был жив. Раскрыв в беззвучном плаче рот, он сучил голыми ножками и теребил окровавленный рукав сорочки матери. Пулчинский содрогнулся. Перед его глазами на мгновение предстала другая картина: младенец с такими же голыми пухлыми ножками, сидящий на руках счастливой матери божьей.
— О господи… — прошептал Пулчинский, закрывая лицо руками.
Что было дальше, Пулчинский хорошо не помнил. Он пытался остановить, уговорить кого–то, но его слов точно не слышали. Пылающий хутор превратился в ад, и все было багрово–красным, как в аду, — земля, деревья, небо. Люди метались среди огня в красной одежде, с красными лицами, с красными ружьями. Выстрелы заглушали вопли, детский плач, звон разбитого стекла. Поручик Садковский несколько раз кричал «гура». На улице в розовой пыли лежала женщина в багряно–черном платье. Это была Кристина, выбежавшая из своей горящей клуни. Чья–то выпущенная сгоряча пуля не пощадила и ее, верную католичку… И над всем этим, в вихрях поднимавшихся к небу искр пожарища, сияла безмятежно величавой улыбкой непорочная дева, державшая на окровавленных коленях голоногого младенца…
Наконец они вырвались из этого пекла, оставив за собой догорающий хутор. Ночная тьма казалась спасительной. Шли быстро, задыхаясь, подставляя разгоряченные лица свежему ветру. Позади Пулчинского слышались возбужденно радостные, хвастливые восклицания. Все были довольны — нападение удалось, они одержали победу, на месте хутора Рутки останутся только кучки дымящейся золы. Никто не сожалел о содеянном, никто не шептал слова молитвы. С богом дело было улажено заранее — бить украинцев их привел сам пан ксендз…
…Рано утром хромой служка Тадеуш, пришедший произвести уборку в костеле, заметил, что дверь в костел приоткрыта. Удивленный этим — ключи хранились только у него и у ксендза, — Тадеуш перекрестился, заглянул вовнутрь. Рассеянный свет падал из стрельчатых окон вниз. В конце прохода между скамьями лежал ничком, головой к алтарю, распластав на полу руки, какой–то человек в куртке. Почуяв недоброе, костельный служка подошел ближе и увидел брошенный на полу автомат. Тадеуш снова перекрестился и притронулся к лежащему, желая удостовериться, жив тот или мертв. Человек в охотничьей куртке медленно поднял голову, и служка увидел залитое слезами лицо своего ксендза.
— О Езус, матка божья! — засуетился перепуганный старик. — Пан отче, вам плохо? Воды? Сейчас!..
— Не надо, пан Тадеуш, — едва слышно произнес Пулчинский. — Я сам….. Уйди. Бог простит мне эту кровь.
12. Эксперт по восточным вопросам
На этот раз начальник гестапо проявил подчеркнутую лояльность к советнику Хауссеру. Он довольно любезно поздоровался с Головастиком, пригласил присесть к столу и подал подготовленную к отправке сводку, являвшуюся кратким обзором событий, происшедших за две недели на подведомственной ему территории.
Хауссер снял фуражку, вытер чистеньким, аккуратно сложенным платком свою роскошную лысину и, придвинув стул к висевшей на стене карте, углубился в изучение секретного документа. Шестнадцать диверсий на железных дорогах… Одна крупная — пущен под откос шедший на фронт состав с танками и цистернами горючего. Штурмбаннфюрер высказывает в примечании предположение, что все диверсии на железной дороге — дело рук советских партизан, проникающих небольшими, хорошо подготовленными и снаряженными группами из северных лесистых и болотистых районов на юг в полосу лесостепи. Хауссер сверился по карте и пришел к убеждению, что начальник гестапо абсолютно прав. Однако ему бросилось в глаза, что на этот раз несколько диверсионных партизанских групп действовали на огромном удалении от своих баз. Двести — двести пятьдесят километров! Очевидно, в этих краях имеются их сообщники из местного населения. Об этом штурмбаннфюрер умалчивает… Это в его интересах.