За живой и мертвой водой
Шрифт:
— Ну, Богдан, зачем такое говорить? Никто ничего не знает.
— Убьют… Ты веришь в сны?
— Нет. Ни в сны, ни в гадания, ни в предсказания.
— А в то, что в библии написано?
Тарас почувствовал в голосе Богдана улыбку и промолчал.
— Ты — совет, в бога тоже не веришь. Не веришь ведь? Так? Скажи, не бойся.
— Что ты душу из меня тянешь? — шутливо взмолился хлопец.
— О–о! — обрадовался сотенный. — Я твою душу узнать хочу. В бога ты не веришь, во что ты веришь? — Он
— Я верю в людей.
— Люди… — Богдан склонил голову набок, скептически поджал губы. — Хороша А кто воюет, убивает друг друга? Немцы ведь тоже люди и культурные, а шляк бы их трафил. Скажи?
— Немцы не все одинаковы.
— Байка! Ты видел хоть одного хорошего немца?
— Видел!
— Брешешь?.. — опешил Богдан. — Такого немца, чтобы был против своего Гитлера?
— Да. Такого, который с оружием в руках сражался против Гитлера.
Богдан долго смотрел на Тараса. Спросил тихо, настороженно:
— Где ты видел такого немца?
Тут в дверь постучали. Вошел Довбня. Четовой, увидев бутылку на столе, понимающе ухмыльнулся, но Богдан приглашать к чарке не стал, только строго, вопросительно взглянул на него. Довбня отрапортовал, что приказ выполнен, часовые выставлены и один рой в полной боевой готовности будет дежурить всю ночь. Сотенный кивком головы отпустил своего помощника. В эту минуту он казался совершенно трезвым.
— Так, — произнес Богдан, когда дверь за Довбней закрылась, — где ты видел такого немца?
— А не все равно? Видел…
— Нет, друже, ты расскажи, — уперся сотенный. Тарас изложил безобидную версию своей встречи с
Куртом Мюллером. Его рассказ был прост и правдоподобен: ходил он по селам, менял барахло на хлеб и вдруг в одном селе на гитлеровцев напали партизаны. Среди партизан оказались два немца. Они были в немецком обмундировании, с оружием, плохо говорили по–русски. Партизаны объяснили жителям села, что эти немецкие солдаты добровольно перешли на их сторону, чтобы сражаться с фашистами.
— То были немецкие коммунисты?
— Не скажу, Богдан. Чего не знаю, того не знаю… Только своими ушами слышал, как один сказал: «Гитлеру капут!»
Богдан походил, походил по комнате и остановился, глядя на Тараса.
— Не пойму я тебя, Карась…
— Почему?
— Холера, а не хлопец, — скривил лицо сотенный. — Много ты всего знаешь и чего–то не договариваешь, что–то прячешь от меня.
— Спрашивай, я скажу.
— Хорошо, спрошу. Ты помнишь, у меня ленту в пулемете заело, а ты раз–два и направил?
— Было, Богдан. Что тут плохого?
— Ничего. Только откуда ты так хорошо устройство немецкого пулемета знаешь?
— А у меня с детства интерес ко всяким железякам, — сказал Тарас и почувствовал, что краснеет — поймал–таки его Богдан. — Ну, и голова на плечах, соображаю…
— У меня тоже голова.
— Вы горячились, спешили, а я… Как говорится, со стороны виднее.
Богдан упрямо сжал губы, налил в кружку самогона.
— Выпей, друже Тарас. Только все до дна. У меня к тебе еще один вопрос есть. Серьезный.
— Может, перенесем? Не пьяным говорить о серьезном.
— Я не пьян, меня водка не берет. Выпей, выпей.
— Не буду, не могу. Я не старшина, у меня, что на уме, то и на языке.
— Тогда скажи, — уставился на него сотенный. — Ты часом не того… Ты у советов–партизан не служил? Признавайся?
— У советов? — изумился Тарас. — Н–не. Такого не помню… Я в эсэсовской дивизии служил, в личной охране Гитлера. Пулемет–то немецкий!
— Начинаешь свои фокусы? — побледнел Богдан. — Говори правду!
Тараса начала разбирать злость. Не хватало, чтобы этот пьяный дурак взялся за пистолет. Хлопец решил перейти в наступление. Он поднялся, вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал с вызовом:
— Друже Богдан! Я — шеренговый Карась, сознательный украинец, волыняк, родом из Ровно. Так мне было приказано отвечать… Хотите верьте, хотите нет. Службу несу исправно, в бою труса не праздновал. Какие будут еще вопросы?
Вот так следует разговаривать с Богданом. Какого ему черта надо?
Сотенный не ожидал такого отпора. Карась предстал перед ним еще в одном качестве — бесстрашии и достоинстве. Богдан едва выдержал взгляд хлопца, с сожалением покачал головой.
— Ну ты… Доиграешься! Я ведь по–хорошему спрашиваю.
— Так что я должен отвечать? — продолжал наступать Тарас. — Сказать, что специально послан к вам советским командованием за шкурой четового Довбни? Пожалуйста! Между прочим, напутал Могила: не на портянки используют дикие чеченцы кожу, снятую с сознательных украинцев, а парашюты шьют из нее вместо шелка. Крепкие парашюты получаются…
— Не кричи, — покосился на дверь Богдан. — Я в это не верю. Пропаганда…
— Хорошо хоть это понял!
Богдан вздохнул, поправил фитилек в каганце, взялся за свою чашку.
— Не пей больше. Хватит! — попросил Тарас. — Не надо, Богдан, ты и так пьян.
Богдан не послушался, выпил, тряхнул головой.
— За что я полюбил тебя, Карась, скажи? Как будто ты брат мой. Слово чести!
— Мы — братья, украинцы.
— Развесели меня, друже. Сердце болит. Давай запоем?
— Не надо, Богдан. Услышат… Лучше я стихи прочитаю.
— Давай! Шевченко?
— Можно. Но сперва…
Тарас закрыл на секунду глаза, припоминая первые строки, и начал торжественно, печально, радуясь каждому слову: