Заблудившийся во сне

Михайлов Владимир Дмитриевич

Обстановка меня не особенно интересовала: люди такого ранга, как Груздь, следуют, как правило, принятым в их среде канонам и заботятся прежде всего о престиже, а не об осуществлении требований своего вкуса или затаенных желаний. Эта комната не являлась исключением. Тут надо было искать не формы, но содержание их. Этим я и занялся. По принципу: от простого к сложному.

Начал с книжного шкафа. Сразу можно было заметить, что содержимое его делится на две части. Из пяти полок на трех верхних стояли дорогие – в коже и с позолотой – издания, корешок к корешку, плечо к плечу, напоминая почетный караул при встрече Очень Важной Персоны. Похоже было, однако, что их не часто читали. Если читали вообще.

Зато две нижние являли полную противоположность верху. Разноголосица обложек, переплетов, авторов, времен издания, тем, жанров – всего на свете, что только может

отличать одну книгу от другой. Опустившись на корточки, я принялся вынимать и рассматривать тома, один за одним. Это было интересно и ничем не отличалось от привычных научных занятий в Пространстве Сна, когда, не имея прямых доказательств, стремишься набрать побольше косвенных, чтобы прижать все-таки упрямый факт к стенке и выбить из него чистосердечное и полное признание. Не очень научная терминология, правда? Однако всякая научная работа есть следствие, сыск, судебный процесс и – в заключение – приговор. Приговор гипотезе, теории, концепции – полное оправдание или смертная казнь. Вот и сейчас я искал если не доказательств, то, во всяком случае, следов для их поиска. А следы остаются везде – надо только уметь увидеть их и зафиксировать. Наверняка какие-то, условно говоря, отпечатки были и здесь.

Что же мы имеем? Я вынимал книгу за книгой, раскладывая их по стопкам, сортируя: они должны были дать мне если не всю палитру интересов исчезнувшего Груздя, то хотя бы основу ее. Получалась любопытная картина. Были хорошо представлены книги о прошлой войне: Симонов, Бек, Бакланов, Быков, Бондарев, Некрасов – но ни Владимова, ни Гроссмана не оказалось. Дальше: Булгаков – однако не романы, а драматургия. Русской классики не нашлось; впрочем, она, вероятно, располагалась на верхних полках, в почетных пенсионерах. Советский роман: Катаев – вещи до шестидесятых годов, Каверин – то же самое, Эренбург – «Буря», но не «Оттепель», и не ранние вещи – и далее в таком вот духе. Зато богато: Проскурин, Астафьев, Иванов. Так. Еще? Детективы; но исключительно переводные, американские, отечественных не замечено. Стаут, Гарднер, шотландец Алистер Маклин, а также все о Шерлоке Холмсе. Чейза я не увидел. Зарубежный роман? Гм. Драйзер. Джеймс Олдридж, на родине не весьма известный. И Андре Стиль – это кто? Луи Арагон, «Коммунисты». М-да… А это что за автор? Какая прелесть! Одни названия чего стоят: «Вопросы ленинизма», «Экономические проблемы социализма в СССР», «Доклад о проекте Конституции Союза ССР» – на Чрезвычайном VIII съезде Советов 25 ноября 1936 года! Чудеса, да и только.

А тут, в самом уголке? Господи, вот уж не ожидал! Старые, читаные-перечитаные, затрепанные детские книжки, давным-давно изданные. Когда самого Груздя еще не было на свете. Довоенные еще издания. Рабле – в переложении для детей. Рони, «Приключения доисторического мальчика». Ну и, конечно, мушкетеры, рассыпающиеся на отдельные страницы. Память о детстве, о родителях? Так или иначе, книжки эти здесь сохранялись. А что толку?

Хотя, если подумать, какой-то прок все же был: память подсказывала, что вот такую же, – если не эту самую, то, во всяком случае, очень похожую книжку я нашел в древнем макроконе, незадолго до начала розыска Груздя. Так что они могли находиться в какой-то связи.

От книг я перешел к беглому обзору того, что висело на стенах. Один акварельный пейзаж. Похоже – изображение его собственной дачи. Для увековечения, так сказать. Несколько фотографий: хозяин дома с некоторыми весьма известными людьми, российскими и другими. Дань понятному честолюбию. Какие-то парижские виды, не Елисейские поля и не Эйфелева башня, но укромные уголки – средневековые домики, узкая булыжная улочка. Еще вид неизвестного происхождения: громадные, странного вида деревья, ручей петляет меж ними. Выполнено, кажется, фломастерами, в уголке – неразборчивая подпись, но не Груздя, начинается на М, работа явно не профессиональная. И еще вид, но в другой манере: степь с редкими зелеными купами, и горная гряда голубеет далеко на горизонте. Что за местность – не оговорено. Вот и вся галерея. Что дальше? Африканские маски – вероятно, привезенные из поездок, скорее всего в те места, где их производство поставлено на поток. Но уж больно грубо сделаны маски. Слишком грубо для подделок. Ну, в конце концов, мне это безразлично. Говорит разве что о вкусе хозяина.

А на письменном столе – подставка с полудюжиной трубок и зеленый фирменный кисет с голландской «Амфорой». Я понюхал: запах был тот же, что и на втором уровне ПС, в трубке, которая, естественно, осталась там: я не мог бы унести ее, если бы даже захотел, она

никак не была связана с моим жизненным опытом, и я мог сохранять ее лишь до первого перехода. Я осмотрел трубки, что стояли здесь: та была одной из них. Я повертел ее в пальцах и поставил на место, окончательно поверив в то, что Груздь действительно побывал там и, возможно, его спугнули крестоносцы – или он сам торопился по своим делам куда-то в другие измерения Пространства Сна.

Узнать бы еще: в какие именно? Пока я не нашел ничего нового. Однако не все еще потеряно. Пошарим-ка в ящиках…

Ящики были, разумеется, заперты – там, в Производном Мире; здесь, в ПС, все тамошние ухищрения не срабатывают, здесь и своих хватает. Я стал выдвигать один ящик за другим. Бумаг оказалось очень немного; вероятно, деловая переписка хранилась на дисках, они же – в сейфе. Я его пока не обнаружил, но был уверен, что стальное хранилище скрывается за дачным пейзажем. Ничего, доберемся еще. Времени хватает – поскольку его тут просто нет. Единственным интересным, что мне удалось найти, кроме наивных и трогательных писем, нацарапанных детскими каракулями в давние времена (дети его, я знал, давно уже выросли), оказалась старая, почти совершенно выцветшая фотография. На ней мальчик лет десяти, основательно укутанный в меховую шубейку, стоял на коротеньких лыжах на фоне дома – судя по облику, построенного где-то в конце двадцатых – начале тридцатых годов. На стене дома виднелась табличка, свидетельствовавшая о том, что дом располагался в Большом Карпатском переулке, и я на всякий случай крепко вбил название и вид дома в память: никогда не знаешь, что и когда может вдруг понадобиться, – а также и самого мальчика. Снова память о детстве? Груздь, видимо, был сентиментален – как всякий жестокий человек, а добрым его, судя по карьере, назвать было бы трудно. Были также какие-то наброски, я пробежал глазами страницу-другую; видимо, Груздь раздумывал о своей будущей книге, сейчас кто только не пишет книг. Конечно, это тоже была информация; ясно, однако, что далеко в Пространство Сна он ушел не ради поисков материала для своего творчества. Если, конечно, он ушел сам; но в версию с похищением я все еще до конца не верил.

Да, ящики стола меня основательно разочаровали.

Я обратился к услугам сейфа, который действительно обнаружил за акварелью с дачей. Он, однако, оказался под метелку пустым. Это, впрочем, меня не весьма удивило: в яви тут побывали люди из СБ – увозили тело в больницу и, конечно, наложили лапу на все, что могло представлять не чисто семейный интерес. Были, так сказать, в своем праве. И это тоже – моя ошибка: для поиска в квартире Груздя надо было выбрать более раннее время, когда в Производном Мире он еще не уснул; тогда все еще лежало на своих местах. Пожалуй, придется так и сделать: явиться сюда вторично – ну, скажем, неделю тому назад. И повторить осмотр.

Что, где, когда?

Только после этой, так сказать, предварительной части я решился наконец перейти к главному: к личному компьютеру Груздя.

Он стоял здесь, на специальном столике, вполне современная машина, хотя и не последний крик. Это было мне понятно: Груздю по карману было бы установить и самую последнюю супермодель с без малого мгновенным быстродействием и памятью, в которой уместилась бы вся известная нам история человечества; однако к своим машинам привыкаешь, успеваешь приноровиться к их характеру, сглаживать недостатки и наилучшим образом использовать достоинства, и потому вовсе не спешишь гнаться за модой. Такая машина – как бы член семьи.

Я осторожно, с невольным уважением присел на удобное кресло-вертушку. Открыл клавиатуру и не без робости, мне вовсе не свойственной, включил.

Все на первый взгляд показалось нормальным. Набор программ смело можно было назвать стандартным. Я убедился в этом, бегло просматривая файл за файлом. Все как у людей. За исключением, пожалуй, двух дирекций.

Первая называлась «Examination», вторая – «Suicide».

И та, и другая оказались основательно защищенными. С первой я провозился более получаса, изобретая все новые и новые пароли; ни один не подошел. Пришлось призвать на помощь весь мой опыт компьютерного взломщика. В голове стало уже неприятно шуметь, когда машина наконец нехотя уступила и я без всяких угрызений совести проник в хранилище чужих секретов. Сложности на этом не окончились: два первых файла уничтожились, едва я попробовал заглянуть в них. Файлы были, так сказать, заминированы на неизвлекаемость. Это заставило меня еще поразмыслить. Зато в третий, последний файл я вошел уже без происшествий.