Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания
Шрифт:
Миллионы людей живут и работают, порабощенные суетой повседневности, и у них нет ни возможности, ни сил для того, чтобы осознать принципы своего мировоззрения и сформулировать их в ясном виде. Это иногда делают писатели, ученые, но это — профессиональное дело философа. Философ должен сознательно выработать и выразить свое видение мира, свое отношение к миру, свою оценку мира и общества.
Поскольку он живет в определенную эпоху и в определенном обществе, в своих философских воззрениях он неизбежно выразит мировоззрение определенных социальных слоев и групп — всех людей, которые близки ему по своему видению мира. И история нам показывает, что практически каждая значительная
Множественность философских систем, идей, взглядов— не признак кризиса или разложения, как мы привыкли считать, а, напротив, свидетельство того, что философы хорошо делают свое профессиональное дело — создают системы мировоззрения, выражающие умонастроение и мировосприятие все большего числа различных социальных групп. Для нас же разнообразие идей и мнений особенно важно сейчас, когда общество нуждается в широком спектре разнообразных моделей и целей последующего развития, чтобы иметь возможность выбрать наилучшую и наиболее подходящую для нашей страны.
Вместе с тем отсюда следует, что нельзя ставить человеку в вину его философское мировоззрение. Оно определяется многими факторами, главными из которых являются индивидуальные особенности человека, его воспитание, место в обществе и т. п. Все это часто не зависит от человека, как не зависит от него его рост или цвет волос.
И как бессмысленно преследовать человека за то, что он брюнет, скажем, а не блондин, точно так же бессмысленно обвинять его в том, что он идеалист, а не материалист, позитивист, а не экзистенциалист, христианин, а не мусульманин. Это кажется вполне тривиальным, но как часто свое отвращение к каким-то идеям и взглядам мы переносим на сторонников этих взглядов! Понимание того, что философские системы дают не разные описания действительности, из которых лишь одно может быть истинным, а все остальные — ложны, но выражают разные отношения к миру разных людей, служит основой терпимости — той терпимости, которую мы так привыкли презирать и поносить.
И в заключение — вопрос, который давно уже просится на язык. Хорошо, могут мне сказать, пусть утверждения философии не истинны и не ложны, пусть они лежат вне науки. Но ведь это справедливо и для ваших собственных утверждений! Как же к ним тогда относиться, если они не освящены авторитетом научной истины? А как хотите. Как философ я не претендую на выражение научной истины. Нравятся вам те рассуждения, которые вы только что прочитали? Соответствуют ли они вашим представлениям о философии, о науке, об истине?
Если — да, если они убеждают вас, то вы можете верить в то, что они истинны. Если же прочитанные рассуждения вызывают в вас чувство протеста или даже отвращения, отбросьте их, не задумываясь о том, истинны они или ложны. Женщины на полотнах Модильяни — кирпично-красные и с перекошенными глазами. Но если человеку нравится живопись Модильяни, бессмысленно доказывать ему, что таких женщин в природе нет, что такого рода живопись искажает реальность. «При чем здесь реальность?» — спросит он.
В самом деле, при чем?
ОБЩАЯ ДИСКУССИЯ
И.
192
«Круглый стол» по данной теме в основном авторов книги состоялся в Институте философии АН СССР (ноябрь 1988 г.).
Если задуматься об истории того, как эта тема становилась проблемой, то прежде всего мы вспомним исследования в рамках социальной и культурной антропологии, которые начали проводить в конце прошлого века и которые, в сущности, представляли собой анализ ненаучных форм культуры. Именно в рамках этих исследований, как мне представляется, и было показано, что наряду с европейской, так сказать, научной культурой существуют иные типы культуры, присущие примитивным народам, которые тем не менее обладают своими собственными стандартами организованности, своей собственной рациональностью, и поэтому до некоторой степени сравнимы с наукой и не могут быть просто отброшены.
Эти исследования в рамках социальной и культурной антропологии были важны потому, что к тому времени, по выражению Бронислава Малиновского, «социальная и культурная антропология была первой общественной наукой, которая имела в своем распоряжении экспериментальную лабораторию». Под последним он имел в виду полевые исследования. Никакие общественные науки, по-видимому, в то время такими методами исследования не обладали, да и сопоставимыми результатами тоже. Может быть, именно поэтому классики марксизма с таким интересом относились к достижениям этнографии в то время, когда они закладывали основания материалистического понимания истории.
Второй обсуждаемый вопрос связан с социологией знания Мангейма, который писал о существовании ненаучных форм общественного сознания. В своей критике идеологии он фактически задался вопросом о том, какими характеристиками эти формы обладают, как они соотносятся с наукой, как они могут быть отделены от науки.
Примерно в то же время аналогичным образом эта проблема была поставлена в рамках западной методологии науки, которая сформулировала проблему демаркации науки и метафизики — проблему того, каким образом, скажем, в научном знании могут существовать элементы, не имеющие отношения к этому знанию, т. е. метафизические (философские), религиозные или какие-то мифологические компоненты, как их отделить от научного знания, какова их природа.
В наши дни имеет место еще третья влиятельная тенденция, которая также связана с проблемой ненаучного знания. Эту тенденцию я бы условно назвал философией оккультизма. Это такого рода исследование, которое во многом осуществляется в рамках философии и показывает значение ненаучных форм знания и сознания в деятельности и в жизни современного человека и которое пытается показать, что они ничем не хуже научных форм освоения действительности. В рамках этого течения получают развитие такие тенденции, как, скажем, онаучивание мистики или мистизация науки, т. е., с одной стороны, интерпретация науки по образцу оккультных форм деятельности, а с другой — рациональная интерпретация ненаучных форм освоения действительности.