Заботы Леонида Ефремова
Шрифт:
— Стой! — закричала Катя. — Стой, больше не хочу!
Но Мишка все гнал и гнал вдоль темной и неказистой набережной.
— Стой, Мишка! Стой! Выпрыгну.
Остановились.
— В чем дело? — спросил Мишка.
— Пойду пешком, мне плохо.
— Не выдумывай, давай вернемся.
— Не могу, поезжайте одни. Я сама.
— Не дури. Тут далеко.
— Все равно не могу.
— Садись, я потихоньку, — сказал Мишка.
— Нет, поезжайте, я пойду одна.
— Вот еще, — сказал Мишка. — Садись и поехали.
— Не командуй, — сказала Катя. — Пусть вон Ленька меня проводит. А ты поезжай.
—
— Что с тобой, Катя? Зачем ты так?
— Давай-ка и ты уходи домой. Никто мне не нужен. Иди-иди.
— Нельзя так. Что ты?
— Помолчал бы ты, Ленька.
— Ладно, не сердись, а то возьму и оставлю, — пошутил я.
— Впервые тебе, что ли? — как-то странно ответила Катя.
Я порылся в карманах. Не оказалось ни сигарет, ни спичек, забыл в кухне.
Придется стрельнуть. Но пока никого не вижу.
Я стал отыскивать какого-нибудь прохожего с огоньком. Сам даже не знаю почему, не мог я смотреть в глаза Кате, и она тоже не хотела встретиться со мной взглядом, я это чувствовал. Мы остались одни и теперь не знали, что нам делать, что можно, а что нельзя. Какое счастье, что вынырнул из-под черного моста зеленый огонек такси.
— Эй, такси! — крикнула Катя и выбежала на дорогу, как будто хотела броситься под машину. Заскрипели колеса, высунулся шофер:
— Куда?
— Угостите, пожалуйста, сигареткой.
Шофер качнул головой, улыбнулся:
— И чего только не встретишь. На, держи, молодуха. Со свадьбы удрали? Может, покатать?
Катя поколебалась недолго, взглянула на меня.
— Поехали, — сказала она. — Это будет моим свадебным путешествием.
В машине похрустывало сиденье. Спинка кресла рядом с водителем была перетянута брезентовым ремнем, рессоры шумно, с бряканьем вздрагивали на выбоинах.
— Куда?
— Говори, — сказала Катя.
— Куда хотите, — сказал я. — Может быть, к центру, к Неве? А может, не стоит? — спросил я Катю. — Ты представляешь, что там будет?
— Боишься? — спросила Катя.
— За тебя.
— А ты не бойся. Выходить замуж пострашнее...
— Что, сердитый он у тебя? — спросил шофер.
Мы промолчали.
— А мое свадебное путешествие было по льду, — сказал шофер. — Немец бомбил, а мы ехали. В кузове детишки детдомовские, человек тридцать, а в кабине жена с малышом. Тогда она еще была воспитательницей, не жена мне, и малыши были не нашими. Тогда мы еще и не знали, что да как будет. Везли детей, вывозили их из ада. Немец молотит по Ладоге, а мы по льду шпарим. Дети орут, мотор ревет, воспитательница голову малышу закрыла и зажмурилась сама. Ничего, проскочили. Даже не верилось. А когда поверили, стали обниматься. С детишками и с ней. Обнялись, целуемся на радостях, я и говорю:
— Как звать?
— Нюрой.
— А меня Иваном. Может, еще встретимся.
— Может, встретимся, — говорит она. И так мне ее не захотелось отпускать, что я говорю ей:
— Может, поженимся, когда кончится война?
— Может, и поженимся, — улыбается она.
— Что, не верите? — спрашиваю ее.
— Да как-то странно, — говорит она.
— А что, говорю, странного, чего только в жизни не бывает! Вот если мы выживем — это будет странным. А уж если выживем, никого мне другого не нужно в жены. Мы хоть и знаем друг друга час-другой, зато вон как, — говорю я. — Это не на танцах знакомиться. Вы уж поверьте.
И дал я ей свой адрес. Ей-то ведь некуда было писать. Еще не ясно, что да как устроится. И что вы думаете? Поверила. Мой дом разбомбили, адреса не стало. Сам я пошел мотаться по фронтам да госпиталям. И все думал о ней и все ждал, когда кончится война. Война кончилась, я снова в Питере. У меня новый адрес. Общежитие. Ну уж, думаю, все, не найдет она меня. Да и времени сколько прошло. И вдруг приходит ко мне письмо. От нее. Через розыск! Что было со мной, и не расскажешь. В общем, через две недели мы уже встретились. Глянули друг другу в глаза — все чисто, все ясно, как тогда, на Ладоге. Теперь уже у нас своих трое. Внуки скоро пойдут. Нет, доверие — это что и говорить, — заключил шофер. — Доверие и правда. Мужу и жене врать нельзя, все поломается. И еще, конечно, нужно терпением запастись, уступать научиться, а иначе только треск пойдет. Теперь, я смотрю, часто разводятся. А чего, спрашивается? Да ничего, просто так. Каждому нужна власть. Жене над мужем, мужу над женой. А спроси у них, для чего им эта власть? И сами не знают. Так, лишь бы покуражиться один над другим. А вместе жить — это не забава, и даже не любовь, какая в юности, это что-то совсем другое, это и дружба, и обязанность, сто плюсов и сто минусов заодно. Не важно, как это все называется, важно прожить хорошо. Честно и красиво. Я вижу, вы пара хорошая. У вас получится.
Машина затряслась на булыжнике, что-то внизу под нами забрякало, захрустело.
— Старушка, пора на слом, — сказал шофер, — пятьсот тысяч прошла, — и он замурлыкал какую-то песенку.
Бежит еще себе и бежит, подумал я. Влево руля, вправо, прямо, на все четыре стороны. А вот мы куда?.. Молчим. Боимся. «Хорошая пара. У нас получится...» Всем так казалось. Всех обманули. Себя тоже.
Катя. Катя! Что мы делаем?! Я опять как дурак, как безвольный мальчишка. Ты самая большая моя радость и беда. И как это все случилось? С чего началось?
Не бомбы рвались и не снаряды в нашу первую встречу — орала радиола. В нашем общежитии танцевальные ритмы разлетались по всему этажу. Я не сразу сообразил, что звуки доносятся из нашей комнаты. Открыл дверь. В полумраке, рядом с радиолой, сидела спиной ко мне девушка, и больше никого не было. Девушка сидела так, что мне показалось, будто она не слушает музыку, а прислушивается к каким-то шорохам, к шагам в коридоре, ко всей этой чуждой для нее атмосфере мужского жилища с плохо заправленными койками, с галстуками на гвоздиках и всяким барахлом, перекинутым через спинки стульев и кроватей...
Лишь в первые мгновения я не узнал светловолосую незнакомку. Но вдруг понял: ведь это ты, Катя!
Каждый день мы встречались с тобой в коридорах техникума. Я боялся заговорить, стеснялся. Но когда проходил мимо, радость, даже восторг пробуждались во мне. И я думал, что ты догадываешься об этом. И верил, что рано или поздно мы познакомимся. И вот ты здесь сама! В своем черном облегающем платье с белым воротником. Ослепительно белым. В нашей комнате, среди этих неприбранных тумбочек, разбросанных вещей, окурков на полу, в нашей прокуренной берлоге, — неправдоподобная фея. К кому пришла?