Забрать любовь
Шрифт:
Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как какой-то хулиган разбил ему губу в школьном дворе. Николасу тогда было лет одиннадцать, не больше. Он лежал на земле, пока все не ушли. Никто не должен был видеть его слез. Когда он рассказал об этом случае родителям, мама прижала ладонь к его щеке и улыбнулась.
Он не допустит, чтобы Пейдж увидела его слезы или услышала жалобы. Он не станет сообщать ей о своих проблемах. Он поступит с ней так же, как и с тем хулиганом. А он его полностью игнорировал все последующие дни. И в конце концов другие дети последовали примеру Николаса, а его обидчик, оставшись в одиночестве, пришел перед ним извиняться.
Разумеется, тогда это было детским соперничеством. Сейчас речь шла о его жизни. И то, что сделала Пейдж,
Николас думал, что мысли о жене не позволят ему заснуть, но уснул, не успев коснуться головой подушки. Наутро он не мог даже вспомнить, как пришел к нему сон. Он не помнил того, что ему приснилась Пейдж, на их первое Рождество подарившая ему детскую игру «Операция!», в которую они играли часами, забыв обо всем на свете. Он не помнил и того, как среди ночи покрепче прижал к себе сына, чтобы согреть его своим теплом.
Глава 21
Платья мамы мне не подошли. Они были со слишком низкой талией и слишком тесными в груди. Они были сшиты для другой, более высокой и стройной женщины. Отец притащил из подвала сундук с ее вещами. Я перебирала затхлые шелковые блузы и котоновые брюки, и мне казалось, что я держу ее за руки. Натянув на себя желтую майку и шорты из жатого ситца, я подошла к зеркалу. На меня взглянуло хорошо знакомое лицо, что меня немало удивило. Я успела до такой степени мысленно сродниться с мамой, что мне казалось, будто я уже сталаею.
Когда я вернулась в кухню, отец сидел за столом.
— Взгляни, Пейдж, — обратился он ко мне, протягивая свадебную фотографию. — Больше у меня ничего нет.
Я отлично знала этот снимок. Он всю жизнь стоял на тумбочке у постели отца. На фотографии отец глядел на мать, крепко сжимая ее руку. Мама улыбалась, но ее выдавали глаза. Я годами всматривалась в ее лицо, пытаясь понять, что напоминает мне ее взгляд. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, меня вдруг осенило: енота в свете фар на ночном шоссе за секунду до того, как его собьет машина.
— Папа, — заговорила я, скользя пальцами по его юному двойнику на фотографии, — как насчет остальных вещей? Где ее свидетельство о рождении и обручальное кольцо, старые фотографии и прочее?
— Она все это забрала. Она ведь не умерла, а ушла из дому. И свой побег она тщательно спланировала, не упустив ничего.
Я налила себе чашку кофе. Отец от кофе отказался. Ему явно было не по себе. Он никогда не любил говорить о маме. Мне было ясно, что он не хочет, чтобы я ее искала. Но убедившись в том, что я настроена решительно, он сдался и пообещал мне помочь. Тем не менее, сидя сейчас передо мной и силясь ответить на мои вопросы, он отводил глаза в сторону, как будто даже годы спустя во всем винил только себя.
— Ты был счастлив? — тихо спросила я.
Двадцать лет — это очень долгий срок. Мне тогда было всего пять лет. Возможно, я просто не слышала скандалов, заглушенных плотно затворенными дверями. Точно так же я могла не услышать и звука удара, о котором наносящий его пожалел еще прежде, чем нашел свою цель.
— Я был очень счастлив, — ответил отец. — Я и подумать не мог, что Мэй меня бросит.
Внезапно кофе показался мне таким горьким, что я встала и вылила его в раковину.
— Папа, — обернулась я к отцу, — почему ты не попытался ее разыскать?
Отец встал и подошел к окну.
— Когда я был маленьким и мы еще жили в Ирландии, отец каждое лето заготавливал сено, — начал рассказывать он. — У него был старенький трактор, и он начинал косить на краю поля, описывая круги и с каждым кругом приближаясь к самому центру, где сбивались спасающиеся от трактора кролики. Как только папа заканчивал работу, мы с сестрами начинали гоняться за зверьками. Но они были намного проворнее нас. Однажды… кажется, это было как раз перед нашим отъездом в Америку… я поймал
Я сглотнула и попыталась представить, как должен чувствовать себя человек, поймавший прекрасную бабочку и знающий, что, несмотря на всю заботу и преданность, эта бабочка обречена на медленную смерть.
— Двадцать лет, — прошептала я. — Ты, наверное, ее ненавидишь.
— Увы… — Отец стиснул мои руки. — Так же сильно, как я ее люблю.
Отец сообщил мне, что в девичестве маму звали Мэйзи Мари Рено. Она родилась в Билокси, штат Миссисипи. Ее отец хотел заниматься фермерством, но б'oльшую часть его земель занимали болота, так что разбогатеть ему не удалось. Он погиб под колесами собственного комбайна, причем страховой компании обстоятельства его смерти показались крайне подозрительными. Овдовев, мать Мэйзи продала ферму и положила деньги в банк. После этого она переехала в город Шебойган, штат Висконсин, и пошла работать на маслобойню. Когда Мэйзи исполнилось пятнадцать лет, она начала называть себя Мэй. Окончив школу, она устроилась в универмаг Херси, расположенный на Мэйн-стрит. Для этого она украла деньги, которые ее мать откладывала на черный день, и купила себе льняное платье и туфли-лодочки из крокодиловой кожи. Явившись к начальнику отдела кадров, она заявила, что ей двадцать один год и она только что окончила университет Висконсина. Ее невозмутимый вид и элегантный наряд произвели такое впечатление, что ей тут же доверили руководство отделом косметики. Она научилась накладывать румяна и тональный крем, создавать брови буквально на пустом месте, маскировать бородавки. Одним словом, она стала экспертом по введению окружающих в заблуждение.
Мэй убеждала мать перебраться в Калифорнию. Она приносила домой фотографии Лос-Анджелеса, где в саду можно было выращивать лимоны и где никогда не шел снег. Мать и слышать об этом не хотела. Вот так и вышло, что по меньшей мере три раза в год Мэй затевала побег.
Она снимала все деньги со своего банковского счета, складывала в сумку самые необходимые вещи и надевала то, что она называла своим дорожным костюмом и что состояло из майки и облегающих белых шортов. Она покупала билеты на автобус и на поезд, которые доставляли ее в Мэдисон, Спрингфилд и даже Чикаго. В конце первого дня путешествия она неизменно разворачивалась и возвращалась домой. Она снова клала деньги в банк, распаковывала сумку и ожидала возвращения матери с работы. Она рассказывала ей о предпринятом путешествии как о забавной шутке. «Чикаго, — качала головой мать. — Это дальше, чем в прошлый раз».
Во время одной из таких поездок она и познакомилась с моим отцом. Возможно, она так и не завершила свое путешествие, потому что нуждалась в дополнительной поддержке. Что ж, именно это и предоставил ей мой отец. Она часто рассказывала соседям, что когда впервые увидела Патрика О’Тула, то сразу поняла, что на нее смотрит судьба. Разумеется, она ни разу не упомянула, хорошо это было или плохо.
Она вышла замуж за моего отца через три месяца после знакомства в ресторане, и они переехали в маленький домик, в котором я провела свое детство. Это произошло в 1966 году. Мэй начала курить и попала в зависимость от цветного телевизора, который они купили на деньги, подаренные на свадьбу. Она смотрела «Деревенщину из Беверли-Хиллз» и «Ту девушку» и говорила отцу, что поняла, в чем ее истинное призвание. Она хотела стать сценаристом. Она писала подписи к комиксам на коричневых бумажных пакетах из-под продуктов и уверяла отца, что ее ждет большой успех.